Вся взмокнув под танцующими руками и мерной лентой добродушного портного, я заказала у него две пары простых панталон, более или менее соответствующих моде, и несколько просторных блуз, чтобы получше скрыть мои формы… Я спросила, сколько надо ему заплатить, чтобы он отложил всю остальную работу ради моего заказа. Когда он назвал сумму, я удвоила ее, сказав, что возвращусь через пару часов. (Я обретала все большую уверенность в сделках такого рода.)
Лион, как я поняла, служит связующим звеном между различными климатами и культурами. За моей спиной осталась сдержанность жителя севера, на смену ей пришла открытость южанина. Это, конечно, усложняло мне жизнь, поскольку противоречило моей собственной натуре: она скорее застенчивая, чем веселая, если можно так выразиться, скорее вода, чем вино.
Дорога, ведущая из Лиона, была хороша. Она шла вдоль русла реки через зеленые долины и ландшафты, заросшие тутовыми деревьями, дающими сырье для производителей шелка. (Да, эти шелка… Портной хорошо знал свое дело: я покинула его родной город чрезвычайно довольная обновками, став обладательницей нескольких батистовых блуз простого покроя, камзола из серого шелка и двух пар черных панталон, застегивающихся у колена, внутри сапог.)
Как я уже сказала, дороги были хороши, но местами их настолько развезло, что берлин глубоко увязал в грязи. Иногда колеса так взбалтывали грязь, что она захлестывала экипаж до самой крыши, несколько маскируя его великолепие, что, впрочем, было очень кстати. Временами вздувшиеся воды реки, выплескиваясь на берег, лизали низкое брюхо берлина.
В тот день из окна катящейся кареты я вглядывалась в лица деревенских жителей, стоящих в своих немудреных одеждах вдоль берега реки на насыпях, плоских камнях и других возвышенных местах. Дальше к югу я видела их сидящими у порога своих приземистых домов или на крышах. Несмотря ни на что, люди занимались своими привычными делами. Рыбаки ловили рыбу, хотя им и приходилось это делать, сидя на сложенных штабелями ящиках. Женщины стирали, стоя на коленях на тех немногих камнях, что еще не ушли под воду. Так раз и навсегда установленный ход la vie quotidienne[128] не нарушался. Когда мы проезжали, они поднимали головы, отрываясь от своих трудов; некоторые махали нам рукой, другие показывали пальцем, ругались или смеялись. Через заднее окно берлина я могла наблюдать, как они потом возвращались к своей насущной мокрой работе.
Удаляясь от Лиона на юг, мы все время на полдня опережали самый пик паводка. Проезжающие не раз сообщали нам, что восточнее положение еще хуже или что за нами река высоко поднялась и буквально идет по пятам. В конце концов я задумалась: влияют ли как-то на это призраки? В Анже и Шамборе возбуждение Мадлен вызвало перемену погоды. Не оказывает ли она или они оба подобное же действие на реку и теперь? Я содрогнулась, подумав, что она может натворить у перекрестка дорог.
Мы ехали через плодородные равнины близ Вьена вдоль поросшего ивами берега реки. Здесь север сменялся югом, а виноградники — черешней, абрикосами и грушами. Еще дальше начиналось царство оливковых деревьев, заглушавших всю остальную растительность, — низкорослых, серебристо-серых, без определенного возраста. Этьен ловко провел карету сквозь лабиринт узких улочек средневекового Вьена. Я не знала, когда соизволят явиться призраки, поэтому собиралась постучать своей тростью в потолок кареты, чтобы Этьен остановился: в книге, которую я в это время держала в руках, было сказано, что Вьен ни много ни мало — колыбель христианства на Западе, а местный собор с его архитектурой коринфского ордера достоин посещения. Я уже решила было распорядиться о возвращении во Вьен, когда почувствовала, что трость выскальзывает из моей руки. Долго гадать, что произошло, не пришлось: прямо напротив себя я обнаружила отца Луи с тростью в руке, а рядом с ним Мадлен.
— У нас нет времени на остановки, ведьма. Мы ведь хотим добраться до перекрестка дорог в это новолуние, а не в следующее?
— Да, — сказала я, — конечно, но… — и робко, словно извиняясь, показала на хорошо выполненный рисунок собора в путеводителе.
— Отложи в сторону свои книжки! — приказала Мадлен. — Поговорим о жизни!
— О жизни? — переспросила я.
— Да, о жизни. И о путях, ведущих к смерти… И давай сделаем это до того, как эти чертовы воды поднимутся еще выше.
Итак, призраки явились при выезде из Вьена, чтобы усесться, подобно смертным, на скамье берлина в своем человеческом обличье. Мне было велено опустить занавески и зажечь две лампы, висящие на эмалированных крючках и раскачивающиеся вместе с каретой. При этом свете, гораздо менее устойчивом, чем солнечный, внешний вид моих спутников все время менялся: иногда исчезали их руки и ноги, возвращаясь, когда тени сдвигались… Мне это не досаждало: ко всякого рода странностям я давно уже привыкла.
Воспоминания мои о том, что тогда говорилось, весьма разнообразны. Мадлен и отец Луи рассказывали удивительные вещи, и, по мере того как они говорили, сгущалось напряжение, опускаясь как тяжелый занавес, каждое слово было как будто налито свинцом. Оставались считанные часы нашего путешествия на юг, и вскоре, если все пройдет так, как замышлялось, отец Луи и Мадлен, которые провели вместе несколько веков, расстанутся. Конечно, мне было мало что известно об этих замыслах, но я знала или чувствовала , что речь идет о Великих Тайнах. Вот почему я ничуть не удивилась, когда Мадлен заговорила в тускло освещенном экипаже о перевоплощении душ.
— Так же, как ты в ту твою последнюю ночь в монастырской школе, и я, узнав, что моя жизнь и моя смерть — называй это как хочешь (я, конечно, имею в виду свое нынешнее состояние ), — узнав, что оказалась средоточием некой тайны, обратилась за ответом не к жизни, а к книгам… У тебя ведь есть эти помеченные буквой S истории времен инквизиции, протоколы судебных процессов и так далее… Я тоже перечитала все, что смогла найти о новом обретении жизни, иначе говоря, перевоплощении. Читала я отнюдь не из чистого любопытства, не для того, чтобы дать пищу уму, нет, — я искала направление, словно была путешественником. Я искала способ умереть, путь, ведущий к смерти .