И сказала Шахразаде сестра её Дуньязада: «Как сладостен твой рассказ, и прекрасен, и приятен, и нежен!»
И Шахразада ответила: «Куда этому до того, что я расскажу вам в следующую ночь, если буду жить и царь пощадит меня!..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала ночь, дополняющая до двухсот восьмидесяти, Шахразада сказала: «Куда этому до того, что расскажу вам теперь, если царь пощадит меня».
«Закончи свой рассказ», – молвил царь. И Шахразада сказала: «С любовью и удовольствием.
Дошло до меня, о счастливый царь, что Исхак Мосульский говорил: «И затем девушка приказала принести кушанья. И их принесли, и она стала брать их и ставить передо мной (а в комнате были разные цветы и диковинные плоды, которые бывают только у царей). А потом она велела подать вино, и выпила кубок, и подала кубок мне, и сказала: „Теперь время для беседы и рассказов“.
И я пустился с нею беседовать и говорил: «Дошло до меня, что было то-то и то-то, и говорил некий человек тото…» – и рассказал ей множество хороших рассказов. И женщина развеселилась от этого и сказала: «Поистине, я дивлюсь, как это человек из купцов помнит такие рассказы. Это ведь из бесед с царями». – «У меня был сосед, который беседовал с царями и был их сотрапезником, – отвечал я, – и когда он бывал не занят, я заходил к нему в дом, и он нередко мне рассказывал то, что ты слышала». – «Клянусь жизнью, ты хорошо запомнил!» – воскликнула девушка. И затем мы стали беседовать, и всякий раз, как я замолкал, начинала она, пока мы не провели так большую часть ночи, и пары алоэ благоухали.
И я был в таком состоянии, что если бы аль-Мамун мог его себе представить, он бы, наверное, взлетел, стремясь к нему. «Поистине, ты из самых тонких и остроумных людей, так как обладаешь редким вежеством, – сказала девушка. – Но теперь остаётся только одна вещь». – «Что же это?»
спросил я. И она молвила: «Бустби ты умел петь стихи под лютню!» – «Я предавался этому занятию в прошлом, но, не добившись удачи, отвернулся от него, хотя в моем сердце был жар, и мне бы хотелось получше исполнить что-нибудь в этой комнате, чтобы эта ночь стала совершённой», – ответил я. И девушка сказала: «Ты как будто намекнул, чтобы принесли лютню?» – «Тебе решать, ты милостива, и это будет от тебя добром», – молвил я.
И девушка велела принести лютню, и спела таким голосом, равного которому по красоте я не слыхивал, с хорошим уменьем, отличным искусством в игре и превосходным совершенством. «Знаешь ли ты, чья это песня, и Знаешь ли ты, чьи стихи?» – спросила девушка. «Нет», – отвечал я. И она сказала: «Стихи такого-то, а напев – Исхака». – «А разве Исхак – я выкуп за тебя! – так искусен?» – спросил я. «Ах, ах! – воскликнула девушка. – Исхак выделяется в этом деле!» – «Слава Аллаху, который даровал этому человеку то, чего не даровал никому!» – молвил я. И девушка сказала: «А что бы было, если бы ты услышал эту песню от него!»
И мы продолжали проводить так время, а когда показалась заря, подошла к девушке старуха – будто бы из её нянек – и сказала: «Время пришло!» И при этих словах девушка поднялась и молвила: «Скрывай то, что с нами было, так как собрания охраняются скромностью…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.