И они привели Ситт-Мариам к её отцу, который сидел на престоле своей власти, и когда её отец увидел её, он воскликнул: «Горе тебе, о обманщица! Как ты оставила веру отцов и дедов и крепость Мессии, на которую следует опираться, и последовала вере бродяг (он разумел веру ислама), что поднялись с мечом наперекор кресту и идолам?» – «Нет за мной вины, – ответила Мариам. – Я вышла ночью в церковь, чтобы посетить госпожу Мариам и сподобиться от неё благодати, и когда я чем-то отвлеклась, мусульманские воры вдруг напали на меня и заткнули мне рот и крепко меня связали, и они положили меня на корабль и поехали со мной в свою сторону. И я обманула их и говорила с ними об их вере, пока они не развязали моих уз, и мне не верилось, что твои люди догнали меня и освободили. Клянусь Мессией и истинной верой, клянусь крестом и тем, кто был на нем распят, я радовалась тому, что вырвалась из их рук, до крайней степени, и моя грудь расширилась и расправилась, когда я освободилась из мусульманского плена». – «Ты лжёшь, о распутница, о развратница! – воскликнул её отец. – Клянусь тем, что стоит в ясном Евангелии из ниспосланных запрещений и разрешений, я неизбежно убью тебя наихудшим убийством и изувечу тебя ужаснейшим образом. Разве не довольно тебе того, что ты сделала сначала, когда вошли к нам твои козни, и теперь ты возвращаешься к нам с твоими обманами!»
И царь приказал убить Мариам и распять её на воротах дворца, но в это время вошёл к нему кривой везирь (он давно был охвачен любовью к Мариам) и сказал ему: «О царь, не убивай её и жени меня на ней. Я желаю её сильнейшим желанием, но не войду к ней раньше, чем построю ей дворец из крепкого камня, самый высокий, какой только строят, так что никакой вор не сможет взобраться на его крышу. А когда я кончу его строить, я зарежу у ворот его тридцать мусульман и сделаю их жертвою Мессии от меня и от неё». И царь пожаловал ему разрешение на брак с Мариам и позволил священникам, монахам и патрициям выдать её за него замуж, и девушку выдали за кривого везиря, и царь позволил начать постройку высокого дворца, подходящего для неё, и рабочие принялись работать.
Вот что было с царевной Мариам, её отцом и кривым везирем. Что же касается Нур-ад-дина и старика москательщика, то Нур-ад-дин отправился к москательщику, другу своего отца, и взял у его жены на время изар, покрывало, башмаки и одежду – такую, как одежда женщин Искандарии, и вернулся к морю, и направился к кораблю, где была Ситт-Мариам, но увидел, что место пустынно и цель посещения далека…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала восемьсот восемьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Нур-ад-дин увидел, что место пустынно и цель посещения далека, его сердце стало печальным, и он заплакал слезами, друг за другом бегущими, и произнёс слова поэта:
И Нур-ад-дин пошёл по берегу моря, оборачиваясь направо и налево, и увидал людей, собравшихся на берегу, и они говорили: «О мусульмане, нет больше у города Искандарии чести, раз франки вступают в него и похищают тех, кто в нем есть, и они мирно возвращаются в свою страну, и не выходит за ними никто из мусульман или из воинов нападающих!» – «В чем дело?» – спросил их Нур-ад-дин. И они сказали: «О сынок, пришёл корабль из кораблей франков, и в нем были войска, и они сейчас напали на нашу гавань и захватили корабль, стоявший там на якоре, вместе с теми, кто был на нем, и спокойно уехали в свою страну». И Нур-ад-дин, услышав их слова, упал, покрытый беспамятством, а когда он очнулся, его спросили о его деле, и он рассказал им свою историю, от начала до конца. И когда люди поняли, в чем с ним дело, всякий начал его бранить и ругать и говорить ему: «Почему ты хотел увести её с корабля только в изаре и покрывале?» И все люди говорили ему слова мучительные, а некоторые говорили: «Оставьте его, достаточно с него того, что с ним случилось». И каждый огорчал Нурад-дина словами и метал в него стрелами упрёков, так что он упал, покрытый беспамятством.