Стивен Кинг
Маленький зеленый бог страданий
– Это была авиакатастрофа, – сказал Ньюсом.
Сидевшая у кровати Кэтрин Макдональд в этот момент закрепляла аппарат ЧЭНС[1] на его тощей ноге чуть ниже баскетбольных шорт, которые он теперь всегда носил, и даже не подняла головы.
Она очень старалась, чтобы ее лицо ничего не выражало. Она лишь предмет обстановки в этом огромном доме, в просторной спальне, где проходит бо́льшая часть рабочего дня, и это ее устраивает. Как известно всем служащим мистера Ньюсома, привлекать к себе его внимание обычно себе дороже. Но думать-то ей никто не запрещает. Сейчас ты им скажешь, что катастрофа произошла по твоей вине. Ведь ты считаешь, что будешь выглядеть героем, взяв на себя ответственность.
– Вообще-то, – продолжил Ньюсом, – катастрофа случилась из-за меня. Не так туго, Кэт, пожалуйста.
Можно было ему напомнить, что она так и делала в самом начале своей работы и что воздействие ЧЭНС при неплотном соприкосновении с поврежденными нервами, для лечения которых он предназначен, ослабевает. Но Кэтрин быстро училась. Она слегка ослабила липучку, произнося про себя: «Пилот предупредил, что над Омахой гроза».
– Пилот предупредил меня, что в этом районе гроза, – проговорил Ньюсом. Оба мужчины внимательно слушали. Дженсен уже не в первый раз, но как не быть внимательным слушателем, если рассказчик – один из шести самых богатых людей не только в Америке, но и во всем мире. Трое из пяти других мегабогачей – черные парни в балахонах, разъезжающие в бронированных «Мерседесах».
Она снова мысленно произнесла: «Но я сказал ему, что эта встреча категорически необходима».
– Но я сказал ему, что эта встреча категорически необходима, – продолжил Ньюсом.
Человек, сидевший рядом с персональным помощником Ньюсома, ее заинтересовал. В антропологическом смысле. Его звали Райдаут. Это был высокий и очень худой мужчина лет шестидесяти в простых серых брюках и белой рубашке, застегнутой на все пуговицы до самой шеи, костлявой и выбритой до красноты. Кэт предположила, что он переусердствовал, готовясь к встрече с номером шесть в списке самых богатых людей в мире. Под стулом лежал единственный предмет, который он захватил с собой на встречу, длинная черная коробка для завтраков с выступом на крышке, видимо для термоса. Обычная коробка обычного служащего, хотя вообще-то выглядел он как священник. Райдаут не произнес еще ни слова, но Кэт и не требовались уши, чтобы понять, кто он такой. Уж очень он был похож на обыкновенного шарлатана. За пятнадцать лет работы с пациентами, страдающими от болевого синдрома, она на таких насмотрелась. Этот хоть хрустальных шаров с собой не прихватил.
А теперь расскажи им, что на тебя снизошло откровение, подумала она, переставляя свой стул к другой стороне кровати. Ножки были на колесиках, но Ньюсому не нравился звук, с которым они катятся по полу. Будь на его месте другой пациент, она бы сказала, что перетаскивание стульев не значится в ее контракте, но когда тебе платят пять тысяч долларов в неделю за несложные процедуры, благоразумнее держать рот на замке. Кстати, что нужно выносить и мыть за ним судно, в контракте тоже прописано не было. В последнее время она чувствовала, что ее терпение истончается, как ткань рубашки, которую без конца носят и стирают.
Ньюсом продолжал рассказывать, обращаясь главным образом к тому, кто был одет как деревенщина, приехавший в город.
– Я лежал под дождем на взлетной полосе, среди горящих обломков самолета стоимостью сорок миллионов долларов, в одежде, превратившейся в лохмотья – такое случается после того, как вас протащит метров двадцать-тридцать по асфальту, – и вдруг на меня снизошло озарение.
Даже не одно, а целых два, продолжала про себя Кэт, затягивая второй ЧЭНС на тощей, дряблой, обезображенной шрамами ноге.
– Даже не одно, а целых два. Первое – что очень хорошо быть живым. Хотя уже тогда, до того, как боль, ставшая за последние два года моим постоянным спутником, стала прорываться сквозь шок, я понимал, что очень серьезно ранен. И второе: слово «необходимость» потрепано многими людьми, включая меня самого. Есть лишь две необходимости. Первая – сама жизнь, вторая – свобода от боли. Вы согласны, отец Райдаут?
И прежде, чем Райдаут успел согласиться (а что еще ему оставалось?), Ньюсом хриплым раздраженным старческим голосом закричал:
– Черт бы тебя побрал, Кэт, не так туго! Сколько раз повторять?
– Простите, – пробормотала она и ослабила ремень. И зачем я вообще пытаюсь это делать?