Всем этим присловьям конца и края не было, они рассчитаны были на всю долгую жизнь, и, вооруженная всем этим богатством, Мария, казалось, могла жить спокойно, но не успевала она с горем пополам пережить день, как начиналась ночь, а за нею опять день, и кто его знает, как оно обернется, разнообразные ужасы поджидали Марию на каждом шагу, но она не чувствовала себя несчастной, ведь она была исполнена решимости все на свете преодолеть, да и нрав у нес был стойкий, непреклонный, жизнь била через край, и до чего Мария любила всякие танцы, песни, на месте ей никогда не сиделось.
Все это у Марии уравновешивалось для нормального мыслящего человека совершенно непонятным и поэтому загадочным образом, в каких-то высших сферах, и равновесие между не такими уж важными повседневными делами и сутью своей жизни она находила в непостижимом, прямо-таки мистическом спокойствии. Судьба наверняка готовит ей еще немало испытаний, которые поставят под угрозу всю ее жизнь. Она это знала. Она это предчувствовала. Она бы не смогла все это выразить, но ощущала очень отчетливо. И тут было еще нечто такое, что никто не смог бы себе представить, потому что у большинства людей не хватало для этого фантазии и никто особенно не задумывался о том, чего можно ожидать от человечества; и даже если люди задумывались об этом, то никто из них все равно не заглядывал так далеко, как эта сновидица в своих кошмарных видениях. Мария ожидала от этого мира только самого худшего, кто-нибудь другой, нося в себе подобные мысли, давно бы расстался с жизнью, но Мария нашла для себя точку гармонии. Да, она ожидала самого худшего, и пусть оно настает, все равно когда, ведь она знала, что оно настанет, и еще знала, что она с ним справится, что она справится с чем угодно.
Если заклинаний было недостаточно, она со свечой в руках отправлялась в часовню Штоффелер возле кладбища, на ту окраину Обербилка, которая находилась в низине, в то место между часовней и кладбищем, между крещением младенцев и погребением умерших, где царили чудеса и поверья, увечные и паломники, молва и женские пересуды. Нижняя окраина была противоположностью верхней окраине жилого квартала, где царили разум и рациональность, труд и производство, шум, лязг и огонь заводов, где правили мужчины.
Путь сюда из Кайзерверта был дальний, но часовня Штоффелер была посвящена четырнадцати святым чудотворцам. Когда-то раньше здесь хранилась щепка от креста, на котором распяли Спасителя, это тоже придавало часовне святости, но все-таки святые чудотворцы были для жизни важнее: Мария точно знала, кто из них в какой беде помогает, и понимала, чего просить у Ахатия, Эгидия, Варвары, Блазия, Христофора, Кириака, Дионисия, Эразма, Евстахия, Георга, Катарины, Маргариты, Панталеона, Вита.
Но это она делала только в самых крайних случаях, больше она ни за чем в церковь не ходила, она не бывала ни на службах, ни на исповеди, ни у причастия. Мария исповедовала свою собственную веру, которая была ближе к тому древнему священному польскому дубу, чем любая церковная колокольня из камня при всей ее древности и почтенности, несмотря на священный трепет, который она внушала. То, что она пользовалась святой водой, было своеобразной данью уважения, зато священники вызывали у нее скорее неприятное чувство, ведь она выросла среди шахтеров и видела, как они мылись дома в чане с водой, и приходилось тереть им грязную спину, поэтому попытка какого-то мужчины велеречиво обращаться к людям, стоя перед самым алтарем и изображая эдакого ангела, казалась ей таким лицемерием, что она если и бывала в церкви, то садилась в самый последний ряд, и никакими силами нельзя было ее переубедить и уговорить сесть поближе. Все, кто ее знал, видели ее в церкви только в последнем ряду. Тем самым она избавлялась и от назойливых монахов, ходивших с церковными кружками, но, если кто-нибудь из них все-таки приближался и требовал у нее денег для церкви, одного взгляда Марии было достаточно, чтобы он поспешно ретировался.
У Марии был свой собственный бог, и все самое важное она решала с ним один на один, у нее была и своя собственная градация грехов, она знала, когда нужна была тихая молитва, а когда за невольную ложь приходилось расплачиваться тяжким трудом. Тут у нее никогда не было никаких сложностей, она была сама по себе, и никто не смог бы разобраться в этом сугубо личном храме веры, никто не понимал систему, по которой Мария строила свою жизнь и которая, согласно ее представлениям, состояла из труда, честности, скромности, порядочности и правдивости и в справедливости которой ни один человек и ни один священник никогда не мог ее упрекнуть.