Рассуждения вслух получаются, как всегда, корявыми и непоследовательными. Когда дело доходит до устной речи, я — паршивый рассказчик, а записывать свои впечатления для более ясного и логичного изложения лень.
На мое счастье, Денис Владимирович даже понятливее обычного и слушает с куда большим интересом, чем смотрел сериал. Как будто я в кои-то веки говорю что-то вменяемое.
Вселяет веру, однако.
Но радуюсь я рано. ГИП мечты внимательно выслушивает меня и спрашивает невпопад:
- Мне вот что интересно, Наташ. Днем ты работаешь, вечером у тебя постоянно я торчу… когда ты писать-то успеваешь? — он смотрит на меня и запинается: кажется, у меня тоже весьма сложные щи. — Нет, я понял, о чем ты говорила, и, в общем-то, согласен. Просто речь о персонажах зашла, вот и вспомнилось.
- А я очень организованная, — мрачно сообщаю я.
Денис с заметным сомнением косится на монитор. Титры закончились, сервис вышел из полноэкранного режима — и в списке свернутых окон виден заброшенный текстовый редактор.
- В норме, — вынужденно добавляю я.
- Но сейчас ты не в норме.
- Нет, — признаю я и тру ладонями лицо. — В норме я набираю где-то половину ежедневной проды в обеденный перерыв и остаток — перед сном либо в транспорте, если не сама за рулем.
Сейчас сконцентрироваться в обеденный перерыв не получается, и вся нагрузка приходится на вечер. Зато я наловчилась печатать текст прямо на телефоне, лежа в постели. Автозамена в половине случаев оказывается адекватнее меня, и это здорово помогает при наборе.
Денис задумчиво кивает, словно мог слышать мой внутренний монолог, и немилосердно демонстрирует профессиональную внимательность к деталям и натренированную память:
- Это из-за того эпизода, про который ты говорила во вторник? Который не получается написать?
Моя нетренированная память на этот раз несвоевременно услужлива и тут же подсовывает примерное содержание так и не написанной сцены.
- Из-за него, — соглашаюсь я так хрипло, что чрезмерно догадливый ГИП вздрагивает и подсовывает мне свою чашку с недопитым чаем. — Не хочу об этом, — уже чуть более вменяемо сообщаю я и возвращаю опустевшую чашку.
Денис смотрит строго на нее и поднимать взгляд не рискует.
- Я слышал, что горло пережимает тогда, когда человек запрещает себе о чем-то говорить, замалчивает что-то важное.
Чашка удостаивается удвоенного внимания. Сентенция про пережатое горло и замалчивание чувств звучит так, словно вычитана где-то в псевдопсихологической статье из женского журнала. Это настолько не вяжется со сложившимся у меня впечатлением от Дениса Владимировича, что я, кажется, даже знаю, от кого он о ней услышал. Иначе с чего бы ему внезапно замыкаться в себе на полуслове?
- Как только у тебя еще ничего не пережало? — хмыкаю я и тоже затыкаюсь.
А мысли — вот где они раньше были, спрашивается? — вдруг сворачивают на книгу, и я понимаю, что сцену с самого начала надо было писать не так.
Не про отца главной героини, пусть бы персонаж давно продуман и разбит на отдельные пункты, которые нужно упомянуть в тексте. Вымышленный отец не вызывает никакого отклика именно потому, что из пунктов и основных выделенных черт не складывается цельный образ.
Зато у меня ведь есть готовый. Хоть это и вопиюще непрофессионально.
Но и я не профессиональный писатель. Зато в голове у меня все еще живет образ папы — не такой, каким я видела его в последний раз, совсем не такой.
Тогда я прилетела на выходные впервые за несколько месяцев, ухватив самые дешевые билеты на чудовищно неудобное время, и папа примчался в аэропорт под утро — встречать меня. И до сих пор каждый раз, когда я вспоминаю папу, перед глазами встает одна и та же сцена.
Он выскакивает из неправильно припаркованной машины, сонный и взъерошенный, и улыбается так светло и искренне, что замордованная рабочей рутиной ассистентка директора вдруг снова чувствует себя маленькой девочкой, любимой дочкой, которую просто грех не подхватить на ручки и не закружить вокруг себя, счастливую и смеющуюся…