На некоторое время в кабинете Соболева воцарилось гнетущее молчание. За окном шумел ветер, где-то внизу смеялись дети, кухарка звонила в колокол, сообщая, что обед начнётся через десять минут.
-- Я хорошо это знаю. -- Михаил нахмурился. -- Лёш, ты спас много жизней за годы своей работы, но Сухонина это не волнует. Ты сам это знаешь.
-- Я спас его дочь, -- произнес Алексей сквозь зубы.
-- Теперь он спасет твою, -- отозвался Михаил.
Соболев сверлил Орлова испытующим взглядом. По его безэмоциональному лицу нельзя было понять, о чём он думает. Комната снова наполнилась молчанием. Сигаретный дым витал над столом, часы мерно щёлкали, красуясь на стене узорчатой латунью.
Орлов думал о дочери. Выхода не было: если она не поедет в Адвегу, она умрет. Алексей вдруг вспомнил тот момент, когда он узнал результаты анализов, подтвердивших болезнь Маши. Он стоял в лаборатории, смотрел в бумаги и всё никак не мог поверить в такие, казалось бы, невозможные показатели -- радиационная аллергия. Аллергия, которой болели только те редкие постъядерные дети, которые обладали кровью с альфа-места частицами.
Такие дети, как Маша: с уникальной кровью, на которую радиация имела особое воздействие. Кто бы мог подумать, ведь именно этим людям, НетРаден когда-нибудь сможет спасать жизнь лишь одной инъекцией.
Алексей нахмурился. Но сейчас...
У Маши уже появилась реакция на радиоактивную пыль, и времени осталось очень мало. Как бы там ни было, он, Орлов, не позволит смерти приблизиться к его дочери раньше времени.
-- Она поедет. Конечно же, она поедет. Об этом даже вопрос не стоит, -- прохрипел Орлов, с тоской глядя за окно. -- Пускай без меня. Если Сухонин поставил такое условие -- пусть будет так. Но, Миша, скажи мне... Как мне её отпустить одну? Ей всего четырнадцать... У неё только вся жизнь началась. Сухонин проведет терапию, вылечит её, но сделает всё, чтобы её жизнь в этом подземелье стала настоящим адом. Ты же знаешь, как он ненавидит меня. Ты знаешь, как он ненавидит всю мою семью после того, как его жена умерла. Конечно же, я отправлю Машу туда. Но, я боюсь, что она никогда не простит меня. -- Алексей с горечью покачал головой. -- Никогда не простит за то, что я на десять лет запер её в этой тюрьме. Отправившись туда, она лишится всего, что делает её счастливой. Как она переживет расставание с дорогими ей людьми? Как она будет жить среди жителей Адвеги? Ты же знаешь, Миша, она тихий, скромный ребенок. -- Алексей нервно водил рукой по подбородку. -- Она не умеет за себя постоять. Даже здесь она попадает в передряги, и только твой Антон её защищает. А что же будет там?...
-- Да пойми ты, что твоя дочь умирает! -- грозно рявкнул Соболев, ударяя кулаком по столу с такой силой, что Алексей едва не подпрыгнул. -- Не будь дураком, Орлов! Твоя жена умерла столько лет назад, и ты едва пережил это, а теперь ты хочешь остаться совсем один? -- Соболев встал из-за стола, выпрямившись во весь рост. Его глаза горели. -- У твоей дочери пока крепкое здоровье, но ты сам знаешь, насколько сильно у неё уже развилась аллергия. Скоро она не сможет дышать, а ты думаешь о том, какие у неё будут отношения с малолетками из Адвеги?!
На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Алексей опустил глаза. Соболев абсолютно прав, он, Орлов, ведёт себя, как ребенок.
-- Прости, -- сказал Лёша, ощущая стыд и щемящую боль в груди. -- Конечно, всё это глупости.
Соболев притушил сигарету, вжав бычок в расцарапанное дно пепельницы.
-- Ты сам знаешь, насколько редкая у Маши кровь, -- произнес Михаил, выходя из-за стола.
-- Один ребенок на две тысячи постъядерных детей, -- мгновенно ответил Алексей.
"Какая страшная статистика...", -- вдруг подумал он.
-- Благодари Бога, Лёша, что в нашем мире ещё есть вакцина, способная вылечить твою дочь.
Соболев сцепил руки за спиной и отвернулся к окну. Орлов обессилено выдохнул. Да, и здесь Михаил прав: и ведь действительно, слава Богу, что в этом злом мире вообще есть возможность вылечить Машу.
И к чему тогда все эти сомнения? К чему эти мысли и переживания? Речь идёт о жизни его дочери.
Маше придется научиться жить в Адвеге. Ей придется научиться жить без него, без своего отца. И придется научиться жить под гнётом Сухонина. Орлов скрипнул зубами -- выбора нет, только так он сможет спасти Машу. Только так: на целых десять лет отдать его овечку жить в логове волка.
И пусть Сухонин закроет ворота своего подземелья. Он, Орлов, будет ждать Машу все эти страшные десять лет, каждый день моля Бога дать ему сил и терпения, чтобы пройти через это ожидание. А потом он вернется за ней к гермодверям этого драного бункера ровно в тот день, когда её лечение будет закончено, и заберет свою дочь домой.