Солнечным утром мы молчаливы, потому что хочется спать; чех еще не проснулся и мы сидим на скамейке, поеживаясь от утренней свежести, и завтракаем словацкими соевыми бутербродиками, запивая их водой; а потом забираемся по лесенке в кабину; водитель, кудрявый симпатичный парень, угощает нас чешской «Петрой», и грузовик, взрыкивая, плавно, одним качком, трогает с места и везет нас на запад, пытаясь догнать свою длинную тень…
Эрфурт – Шверте
долгие долгие часы, когда совсем нет будущего.
мы сидим, я у окна, ты в середине, влажно сцепив пальцы; солнце поднимается и начинает слепить, отражаясь в выпуклых стеклах убегающих вперед легковушек, жарко печет локоть и правый висок; колеблющаяся белая лента ограждения и промельк кустов; подскакивающая ломаная линия проводов; покачивание пружинного сиденья; жарко, сонно, блаженно
ты говоришь с Томашем, он спрашивает, где мы познакомились, потом про Россию; кивает, снова спрашивает; пауза – ты поворачиваешься ко мне; он, молодой, жилистый, хищно сутулый, посматривает на нас искоса, улыбается и часто протягивает сигареты
мы проезжаем бывшую западногерманскую границу и маленькие домики становятся еще белей, луга зеленей, дорога глаже; сегодня Германия игрушечная, солнечная, яркая; огороженная сколоченными накрест коричневыми изгородями; вздымающаяся невысокими сосновыми горами; расчерченная квадратиками полей – деревушки, городки – готические буквы на темном дереве гостиничной вывески
иногда мы смотрим друг на друга молча, покачиваясь в такт движению; скачущие солнечные блики на лицах, гулкая тишина, гляделки – пока Томаш не начинает говорить что-то… а, о pražskych obrovskych povodniach, наводнении, и мы, нехотя, попрощавшись улыбкой, отрываем глаза
Кассель – надвигается на нас сквозь частокол километровых указателей с уменьшающимися цифрами – и проносится мимо – ausfahrt Kassel Ost – Kassel Zentrum – Kassel West
вот ведь смешная табличка – маленький черный танк на желтом фоне, грузоподъемность моста? – где, где? – вон, гляди, еще один – у них тут на все таблички
на следующем указателе уже Дортмунд
ощетинившийся заранее заводами
потом Шверте
скоро Кельн
На прощанье Томаш отдает нам пачку «Петры», небрежно кивает в ответ на нашу благодарность, легко запрыгивает в кабину и, пригнув голову, машет рукой. Тяжелый грузовик оседает, шипит – и катится к выезду. А мы остаемся стоять друг напротив друга, с внезапно возникшей неловкостью.
Яна быстро подходит ко мне, обнять. Потом говорит:
«Давай таблички рисовать?»
И достает зеленую тетрадку, надписанную «Яна, седьмой класс».
которая лежит сейчас на моем столе, доказательством того, что все это было. Потрепанная уже зеленая тетрадка, проехавшая со мной через несколько стран… Ни одной чистой странички, на каждой – буквы названий, а возле французского “Alés” крошечное сердечко внизу, замеченное мной только сейчас, милые детскости, которые ты оставляла везде вокруг себя, не задумываясь. Сзади на обложке написано черным маркером “KARLSRUHE”. Наверное, эту тетрадку стоит сжечь, чтобы избавиться от прошлого, как несколько раз уже я жег старые письма и фото, сожалея, что нельзя так же просто сжечь скопившийся в голове хлам событий, мест и лиц и увидеть все в первый раз, восторженными, глупыми глазами. Суеверие конечно, но, по-моему, нет ничего лучше (и трудней), чем к старости стать смеющимся позабывшим о прошлом и о себе чудаком…
«А как пишется по-немецки Карлсруэ, Янка?»
И ты выводишь название на последней страничке, большими печатными буквами.
Ох, не хочется мне трагедий, хватит вчерашнего, и все-таки мне грустно оставаться одному, привыкнув, всего за несколько дней, что стоит обернуться – и увидишь улыбку; что не разбегающиеся далеко слова значат лишь то, что значат – зато без подвоха… И притворяться и делать безразличный вид тоже не хочется…
Я дорисовываю последнее Е, морщась от скрипа маркера, и закрываю тетрадь. KÖLN пишется быстрее. Мы сидим у выезда, на проржавевшем водопроводном люке на высоком бетонном основании. Надо же, в Германии тоже бывает ржавчина, ловлю я себя на идиотской мысли.
Со стороны заправки, покачиваясь, подходит потрепанный сорокалетний бомж с сумкой через плечо и садится неподалеку стопить; но сначала достает из сумки бутылку, отхлебывает из горла и что-то громко бормочет. Интересно, скоро ли его возьмут, такого пьяного.
Яна идет к заправке – спрашивать.
Я сижу на люке, щурясь на жаркое солнце и показывая табличку выезжающим машинам.
Яна возвращается.
Яна сидит и смотрит в сторону.
Странно неулыбчивая Яна поворачивается ко мне, смотрит в глаза, молча и быстро кивает; обнимает; я обнимаю ее в ответ, долго; отпускаю; снова пауза; мы смотрим друг на друга.
Яна идет звонить Штефану; и возвращается опять.
Я пытаюсь шутить – мгновенно вспыхнувшая улыбка; быстрый ответ; пауза – улыбка гаснет. Помолчав минут с десять – я пойду еще поспрашиваю и принесу воды – хорошо?
Бомж размахивая издалека руками и качаясь идет к притормозившей «Ауди»; облокачивается на ребро открытой двери, наклоняется к водителю; я представляю себе запах перегара и немытого тела; обходит машину, садится в нее и уезжает.
Странное затишье: машин нет. Пятнистая синяя тень отступает и солнце подбирается к моим коленям. Громкая тарабарщина: за складным столиком, в тени грузовика, турки варят что-то на примусе… Далекий немецкий гогот, ответный смех… Нарастающий рев мотора и выпукло бухающая музыка из открытой спортивной машины – скрежет тормоза – смачно ухмыляющаяся рожа в бейсболке – рука с выставленным средним пальцем, fuck you – новый взрев мотора, обдающего меня жаркой струей.
Торопясь, почти бегом, возвращается Яна:
“Я нашла машину до Кельна; сейчас отнесу вещи и вернусь”
“Хорошо”
Я смотрю ей вслед – наспех накинутый на одну лямку, скрививший плечо рюкзак.
Почти сразу останавливается белый микроавтобус – загорелое пятидесятилетнее лицо с морщинками вокруг лукаво прищуренных глаз – “Fahrt Du nach Karlsruhe?” – “Genau”[66]- приглашающий кивок на соседнее сиденье. Я несу рюкзак к задней дверце, рывком заталкиваю его внутрь; оглядываюсь. Медленно подбираю немецкие слова:
«Можешь ты… ждать? Мой подруга… другой авто… прощание делать пять минут?»
Кивок: “Keine Probleme…”[67]
Черный фольксваген, с женщиной за рулем. Рядом – Яна, смотрящая на опустевший люк. Я выхожу из машины.
Быстрый поцелуй – качок назад – красные пятна на лице. Яна сжимает мне ладонь и кладет ее на мою грудь.
“Keep it in your heart”[68]
Удивительная какая фраза, разве так сейчас говорят? Я стою с ладонью на сердце; жаркая тяжесть солнца на темени, лбу и переносице; замершее тело.
совершенно непонятно, почему я должен уехать в этой белой машине один.
“I will”[69]
“Lubim ťa, Miŝka, straŝne”
“И я”
Она мягко отнимает ладони, целует, прижимает крепко – и идет к машине.
Я сажусь на подающееся со скрипом черное кожаное сиденье.
. . .
Неживой механический голос говорит:
“Fünfzig kilometren weiter –links ümdrehen!”[70]