“What’s that?!?”[71], вздрогнув, спрашиваю я.
“Very gut computer navigation system.Satellit Kontrole”[72], отвечает водитель и начинает объяснять.
Шверте – Триер – Карлсруэ – Фрайбург
220 километров в час.
В кабине снова пахнет гашишом – Гюнтер выщелкивает окурок за окно – я смотрю на него с удивлением – уже третий за два часа, видимо, привычка. Голос его нетороплив и спокоен, с пробивающейся усмешкой.
Мелькает указатель “KÖLN – OST” и справа начинает отслаиваться дорожка с четкой белой обочиной, резко выгибается лепестком и уходит вниз, под мост развязки, сливаясь с другим автобаном. Я провожаю ее взглядом.
Компьютерный голос бормочет: “Gerade áus…”[73]
Триер.
возле магазинчика на маленькой площади Гюнтер выгружает из автобуса белые коробки. «Да нет, не надо помогать – они легкие. Можешь погулять минут двадцать»
. . . .
изогнутое русло пешеходки облицовано супермаркетами. Ни парка, ни скамейки. Белые рубашки. Я пробираюсь между разноцветными вывесками, столиками кафе, стендами с одеждой и обувью, выставленными на улицу, все время натыкаясь на людей и коляски; мне не надо ничего покупать.
может, пива? – я заглядываю в большой белый Kaiser`s с красным чайником над входом. Ряды касс, за каждой женская голова, покачивающаяся от покупателя к покупателю, электронный писк и толпа народу – и выхожу на улицу.
инвалидное кресло со старушкой, опрятные кудряшки, кукольное забывшееся лицо. Мне пора.
Где-то около Кайзерслаутерна.
от этой деревушки до Франции всего пара километров напрямую. Знакомый цвет неба, и полевая изгородь увита ежевикой, и что-то такое в деревьях и крышах – или мне чудится?
разгрузив оставшиеся коробки, Гюнтер угощает меня кофе в баре. Взяв поднос с чашечками, он выносит его на уличный столик. Резкое солнце и тишина, населенная ленивым птичьим почирикиваньем, жаркой шумной пастью умершего в тени спаниеля и протяжным голосом из сада
Карлсруэ
второй час ожидания. Рюкзак мой прислонен к исписанному стопщиками белому столбику на выезде из Raststätte
три шага; поворот; три шага… Бессмысленная рифмованная чушь на обрывках смешавшихся языков, странно осмелевший в одиночестве голос, и всякий раз тройной выдох “Sunshine reggae!” на конце, совсем непохоже; никто не хочет брать разговаривающего с собой психа
темнеет, каждые несколько минут новая вспышка; издевательский, ненавистный, безразличный свет, фары хлещут напоследок по лицу и исчезают за спиной
… автобус останавливается метрах в пятидесяти. На номере – FR, Фрайбург. Мигнув двукратно фарами, полуголый дредатый водитель машет рукой
внутри самодельная кровать, и стол, и висящие безделушки из перьев, бисера и крашеного дерева; пять человек и две собаки – и никому не надо рассказывать про Путина
очень медленный автобус, очень старый; выжимающей на самом своем дрожащем пределе 50 километров и обгоняемый хлопающими в бок огнями; я подкладываю куртку под спину, стреляю самокруточного табака и смотрю полулежа во вспыхивающую ровно отмеренными огоньками темноту: где-то внизу Рейн, а за ним Франция…
докурив, я закрываю глаза
покачивающийся сон
. . . .
“Hey, man – Freiburg!”[74]
посреди дворика горит костер, выхватывающий из темноты кусочки старых стен, плющ, граффити, какие-то раскрашенные столбики, странно раскорячившийся тенью велосипед… черные на огненном фоне силуэты людей, обернувшихся к нам, встающих, смеющихся, обнимающих…
“Vielen Dank, really, lads…”
“No problem. If you have no place to sleep, you can stay here”[75]…
Знакомый перекресток.
В освещенной желтой телефонной будке, смеясь, разговаривает по-турецки девушка в черном.
Вики с Кириллом дома нет, но я знаю, где ключи.
Я сажусь на каменную ограду около неонового грека-зазывалы, достаю бутылку с водой и улыбаюсь покою и свежести вечера. Мягкий электрический свет тонет в выпуклой, влажно шуршащей темноте акациевого куста, пахнущего нежно, терпко и южно.
Конец 1000-километрового дня. Я устал.
… Мне больно и хорошо думать о своей несуразной, несчастной, счастливой любви.
Осень, Западная Европа.
. . .думать о своей несуразной, несчастной, счастливой любви…
стоя на шоссе, на заправке, у французской границы.
Франция.
Мюлюз.
… так хотелось во Францию, так соскучился, что даже обидно, почему все так обыденно. Почему Франция не обрушилась на меня сразу всеми своими Овернью-Бретанью-Севеннами, горами-платанами-можжевельником, усатыми мужчинами в деревенских brasseries и зубчатыми силуэтами замков на пиренейских вершинах, эй, что там есть еще такого избитого и книжного – но действительно существующего, как ни странно? В общем, я был совершенно готов к восторгу, и, попав наконец за табличку Republique Française, с готовностью вертел головой, хотя разглядывать было особо нечего.
короче, через полчаса стояния на обочине за Мюлюзом, мне стало скучно
. . . этот первый француз, взявший меня до Лиона, на дорогой тачке и с пистолетом - вот это псих! – “Pas de betises, monsieur, je suis bien equipe![76]” – и показывает свою пушку, а потом приходится два часа слушать о том, что его невозможно ограбить, потому что он готов на все - вот, например, однажды в подземном гараже какой-то наркоман попытался отнять у него кошелек, сунулся в салон, а потом бежал за машиной до самой полиции, прищемленный поднятым стеклом, явное вранье – в конце концов я не выдерживаю и, выходя из машины, говорю: "Американских фильмов вы пересмотрели, мсье!”
за Лионом вдали вырисовывается холодная синяя красота альпийского хребта, заснеженного – и я начинаю узнавать –
равнина кончается, и вдаль, до самых гор на горизонте, бегут покатые желтые выжженные холмы, с разбросанными там-сям светлыми камнями, а запах уже такой средиземноморский, сухой травы, ковыля, можжевельника и еще чего-то, чего не бывает в России
Nimes – и знакомый съезд с трассы, к Жан-Пьеру, но мне сейчас не туда
в сумерках проскочив Монпелье, я застреваю на пустой дороге – один в густой южной ночи, прислонив рюкзак к белому люминесцентному знаку, вспыхивающему всякий раз, когда подъезжает машина (несколько неуверенных покачивающихся отблесков – разгорающийся пожар – скакнувшая двойная вспышка – и резкая темнота); потом долгая тишина и чувство невидимых протяжных холмов – “garriga”[77], шепчу я вспомнившееся слово и смотрю на небо, усыпанное удивительно яркими, крупными и подмигивающими звездами
Казавье.
Последняя машина влажно шуршит галькой у ворот. Тишина.
Уже совсем поздно, и дневные цикады сменились не менее оглушительными лягушками из пруда, того самого, к которому по ночам здесь ходят на водопой дикие кони – кафель на дне пустого бассейна тлеет отраженной луной – каменные ступени – свет за стеклянной дверью – никого – я спускаюсь по лестнице – бильярдный зал – из соседней комнаты телевизионное бормотание – ну вот я и приехал…
75
Громадное спасибо, ребята - серьезно! - Да без проблем. Если тебе негде ночевать, можешь остаться здесь.
77
На окситанском (древний вымерший язык Лангедока, от которого остались только названия) средиземноморская степь, поросшая невысоким кустарником; осталась только в безводных незаселенных местах.