«Украли рюкзак? В Каннах? Они такие, французы… Ненавижу французов, они все – фашисты. Фашисты и чистоплюи»
«А ты был во Франции?»
«Конечно был. Я всю жизнь путешествую – сейчас из Сицилии. Знаешь Сицилию? Сицилия – не Франция! И Италия – не Франция! Италия – altra mentalita![92] Италия – это жизнь!”
«Да, конечно», говорю я и смотрю на беготню разноцветных игроков на экране – вспоминая, как в детстве смотрел запретный вечерний телик отраженным на глянцевой полировке шкафа, лежа в кровати и притворяясь, что сплю…
«Ни один француз не стал бы возиться с тобой – я тебя не знаю, у тебя нет денег, ничего нет – но ты подошел ко мне, и я сказал: пожалуйста! ты можешь ночевать в нашей коммуне – я показал тебе, где вино – mentalita italiana …»
«Что за коммуна?»
«Это моя семья» (торжественно). «Мои братья и сестры. Коммуна – прекрасная жизнь. Мы работаем на оливках – оливки, знаешь? есть у вас в России оливки? – оливки это супер, оливки это жизнь – это очень важно, оливки – каждый работает на оливках – столько, сколько хочет… Но никаких денег! Когда мы продаем наши оливки, мы покупаем еду на всех, запас еды – а еще вина, и делаем фиесту. Каждый вечер – фиеста… А сейчас нам надо идти, до Авалона еще семь километров по горам, но мы станем на выезде, и кто-нибудь нас обязательно подберет, обязательно – они здесь знают нас…»
. . .
Стоило свернуть с ярко освещенной улицы в переулок, сразу стало темно. Переулок, вильнувши пару раз, выводит нас к последнему дому, и мы встаем на выезде из города, у каменной стены и фигурки мадонны на низком постаменте –
у ног мадонны в красном подсвечнике горит свеча.
Тишина. Дорога уходит вверх, в едва заметные при звездном свете горы.
Присев на обочине, под ежевичной стеной, Макс достает бутылку и мы отпиваем по очереди.
Далекие покачивающиеся фары – Макс вскакивает: «Они остановятся, они все нас знают!», машет руками – нарастание белого слепящего – вспышка – взревев мотором, машина прижимается опасливо к противоположной обочине и огибает нас – (выхваченные проносящимися фарами: рюкзак, гитара, две фигуры – бородач, блеск очков, худощавое лицо с ирокезом, черные провалы ртов и глазниц, бутылка в поднятой руке )
«Может, пешком?»
«Да, пойдем пешком, уже слишком поздно – я люблю ходить пешком – я не люблю машины – машины это неэкологично – на хуй эти машины, cazzo madonna[93]…”
Мы поднимаемся.
над ближней горой встает громадная луна, расчерчивающая дорогу клиньями белого света… черно-белая четкость дорожной гальки… ворсистый ковер пихтовых вершин, смазанный ночным ветром…
скоро идти становится тяжело и я забираю у Макса гитару.
. . .
луна поднимается, уменьшаясь
белый мяч с синеватыми старческими прожилками.
. . .
Мы сидим на перевале и допиваем полуторалитровку. Макс говорит уже чуть медленней.
Прохладный ветер высушивает пот и становится холодно. Я достаю из сумки халат и накидываю на плечи. Очень тихо.
«Теперь будет легче – все время вниз»
Луна высвечивает темную впадину между склонов и бледную ленту дороги. Вершины припорошены пушистым лунным светом. Идти не хочется.
«Так ты из России, ну и что там в России – бандиты?»
. . .
Отхлебывая из второй бутылки, мы спускаемся, нет, почти бежим по петляющей дороге – склонившись вперед, хрустя подошвами – головокружение на поворотах – ноги скользят зарываясь в гальку – заносят на обочину – луна крутится на небе туда-сюда – пихты откидывают посеребренные верхушки назад…
светлый слоистый камень выгибающейся вправо стены
поворот
качающийся под ногами асфальт – освещенный дом – оливковые деревья под неярким фонарем – темнота – дом – долго темнота – подъем – дом – приоткрытая дверь – теплый полумрак
певучие итальянские восклицания
. . .
за длинным деревянным столом с пузатой, оплетенной лозой бутылью вина. Электричества нет. В углу горит очаг, на каменных стенах и сводчатом потолке покачиваются тени, со стены подмигивают вышитые сказочные человечки… Я встаю – держась за край, обхожу стол – спотыкаюсь о стул – и ложусь на деревянную скамью, положив голову на жесткий подлокотник.
с трудом удерживая закрывающиеся глаза
в массивных подсвечниках горят свечи – несколько голых по пояс мужских фигур вокруг пианино – двое играют – остальные поют, по-итальянски, что-то старинное – высокими, слаженными голосами – свет шевелится во вьющихся волосах
Красиво, думаю я
и засыпаю
… просыпаясь через несколько часов, от боли в затылке – никого нет – я выхожу во двор, нахожу в пепельнице недокуренную самокрутку, сижу в кресле возле дверей и смотрю, как восходит солнце.
В Долине Эльфов мне дали свитер, старый рюкзак и объяснили, как добраться до Рэйнбоу.
Пистойя – Пиеве Пелаго
на автобусе
ровно гудящем по 4-хполосной автостраде
взрыкивающем мотором на виражах – носом в горное небо
еле ползущем по узкой извилистой дороге, сигналя перед каждым поворотом
автостопом через маленькие деревеньки с гостиницами для лыжников (туман и морось и люди в свитерах)
пешком по раскисшей тропе, между пихт, елей и вязов (и берез тоже – неправда, что они только в России!)
я оказался на просторной поляне между подернутых туманом апеннинских вершин, и пошел искать Яну.
«Извини – может, знаешь, где тут доска объявлений?»
«Это просто», отвечает с немецким акцентом невысокий худощавый парнишка с тонкими улыбчивыми губами, одетый в полосатую непальскую куртку. «Иди по краю поляны, у детских качелей – видишь?»
Среди объявлений («Эй, Ронни, Кло, мы около желтого типи за ручьем», «Тренинг по холотропному дыханию в полдень в зоне тишины», «Ищем два места в машине в сторону Австрии, после полнолуния»…) записки для меня нет.
На поляне много людей, наверное, скоро круг и общая еда (где взять миску?), и я сажусь с краю, стреляю сигарету и смотрю на сидящих, стоящих, бродящих повсюду людей. Несколько жонглеров перекидываются разноцветными мячами. Дымок из стоящих кругом типи стелется дымкой по земле. Бегают голые дети. Из-за облаков показывается солнце, заливает всю картину резким предвечерним светом и превращает ее в вспыхнувший красками карнавал.
… Яна стоит возле врытого в землю шеста с развевающимися радужными флагами и разговаривает с кем-то невысоким, с длинными вьющимися волосами, часто кивая в ответ и улыбаясь. Штефан? думаю я, но потом как-то понимаю что нет. Иногда она оборачивается и скользит по мне взглядом: почему-то я отворачиваюсь и смотрю в сторону, пытаясь не встретиться глазами.
Я подхожу ближе и сажусь на траве. А потом тихо, вполголоса, зову:
«Янка!»
Сидящая рядом темноволосая девушка поднимает голову, смотрит вслед за моим взглядом и вскакивает с места. «Эй, Яна!» – бежит, расставив заранее руки…
С минуту они говорят о чем-то, потом – вопрос, взмах руки в мою сторону – Яна оборачивается, вспыхивает улыбкой и быстро идет ко мне.
“Ahoj, Miŝka…”
И мы опускаемся вдвоем на траву этой ленивой предвечерней поляны и снова начинаем говорить обо всем сразу.
Прошло полтора года, стробоскоп барахлит и вспышки становятся все реже.
Но кое-что я помню.