И все трое вдруг расхохотались…
– И отпустите меня отлить, ради бога, – взмолился Леон, – нет сил терпеть, карауля вас, как двух драчливых баранов…
Вернувшись из туалета, он застал чуть ли не идиллию: Филипп рассказывал коронные «брючные байки» своего отца, Этьена Гишара, известного дирижера – тот в молодости был к тому же недурным скрипачом, и до войны активно гастролировал…
Более всего в этих старинных гастрольных байках Леона изумляла их схожесть с гастрольными историями музыкантов какой-нибудь Адыгейской филармонии, – в свое время ими во множестве сыпал «Верный Гриша», а позже Леон и сам любил порадовать компанию анекдотами из собственной концертно-студенческой биографии.
– И вот он приезжает в Ментон… а год, скажем, тридцать пятый, тридцать шестой, селится в самом изысканном местном отеле на шестнадцать комнат, идет на репетицию, затем обедает, отдыхает… А перед выступлением открывает, наконец, чемодан, который ему всегда складывала мама – чтобы переодеться в концертный костюм…И с леденящим ужасом обнаруживает, что мама забыла положить концертные брюки! Кошмар! Тогда все было строго: музыканты выступали только во фраках. Брюки черные, с лампасами: атласной такой продольной полосой по шву…Что делать? Выход один – бежать вниз, в ресторан, одалживать брюки у какого-нибудь официанта: по странной моде того времени, официанты носили точно такие же брюки с лампасами…
Леон, вероятно, в пятидесятый раз слушал эту историю – с неизменным интересом. Филипп был незаурядным рассказчиком: ни одного лишнего жеста, ни одного лишнего слова, и при том – полнейшее ощущении чуть ли не экспромта:
– Итак, папа рысью бежит в ресторан и обнаруживает, что именно в этом заведении официанты одеты не так, как всюду, причем, странно гордятся своей trademark – брюки и жилетка в тонкую белую полоску! Ну, делать нечего, времени нет, воскресный день, все магазины закрыты… Папа натягивает штаны какого-нибудь Шарля или Мишеля, опрометью мчится в концертный зал, где играет в брючках пошлого альфонса сложнейшую программу!.. Ну, все прошло блестяще, публика доброжелательна, – аплодисменты, корзина цветов… Наутро папа завтракает в том же ресторане и читает ревью на свой концерт в местной газете. Рецензент разливается соловьем: звук, интерпретация, техника, музыкальность, ансамбль с оркестром!.. и в самом конце: «Кроме того, молодой солист привез нам из Парижа новую столичную моду: элегантные брюки, и не черные, а в деликатную полоску!»
Ну что ж, все идет прекрасно, можно успокоиться… И передохнуть, так как за этой байкой идет другая, но с теми же забытыми брюками – у Филипповой мамаши, судя по всему, был явный комплекс, связанный с нижней частью тела своего супруга. В этой второй истории блестящий Этьен Гишар выступал в Лионе с каким-то вокалистом, и тоже, как на грех, в воскресенье, так что, на сей раз, пришлось им выходить на публику попеременно: когда певец дотягивал последнюю ноту, он вбегал за кулисы и сдирал с себя штаны. А Этьен, уже стоял наготове – в подштанниках и со скрипкой, – молниеносно их натягивал и выскакивал на сцену. И все бы ничего, но певец был выше ростом, и брюки его собирались гармошкой на туфлях. Кроме того, им не удалось вместе выйти на поклоны, хотя публика хлопала очень долго…
– …Я и сам терпеть не могу Лондон, – говорил Айе коварный Филипп, попыхивая трубкой, протягивая через стол свою мягкую руку потомственного дирижера, и как бы уминая, вылепливая толстыми пальцами тонкие пальцы Айи. – Разве он может сравниться с Парижем… Антикварная лавочка, индийская лавочка, величественный табачный ларёк… А их национальная кухня – о, пощадите мой желудок!.. А-а-а-а!!! (это Айя перехватила его руку и сжала ее). Ох, дорогая, у вас совсем не женская, такая сильная рука!
– И шея сильная, – добавила она. – Знаете, сколько весит фотоаппарат с большой линзой?
– А сколько весит дохлый удав! – подхватил Леон.
Дома им все же пришлось объясниться:
– Понимаешь, радость моя…
– Только не называй меня своей радостью, как эту консьержку, а то я решу, что ты – Филипп.
– Хорошо, моя мегера, мой идол, моя худющая страсть – так лучше?
– Я не худая, я в теле…
– О-о-о, да! сейчас начну вытапливать этот жир…
– Пусти, перестань меня хватать, говори, что хотел…
– Сначала кофе сварю, ты не против?
– Мне не кофе, а чай…
– Да ты просто нох айне казахе!
– Да, и с молоком…
Они просидели на кухне до глубокой ночи. Он доказывал, убеждал, уговаривал, рисовал дивные картины, высмеивал ее страхи, описывал дом главного редактора какого-то музыкального издательства, с которым должен был в Лондоне встретиться: якобы там над старинной печью в кухне всегда сушатся серые залатанные кальсоны… Она сначала смеялась, потом плакала, опять смеялась его шуткам… Наконец, на выдохе смеха, согласилась «поехать в этот чертов Лондон»… Он поздравлял себя с выигранной битвой, – вспотел от напряжения, как дровосек, хоть рубашку выжимай.