Пурш вполне мирно шлепал в сторону каменного забора, огораживающего порт, а за забором сновали машины, ходили люди – нормальная жизнь не ведающего опасности города.
С тиграми тогда работала не Бугримова, а ее напарник – высокий, по-цирковому рельефный красавец. Довольно быстро он появился из-за всяких тюков, несясь на красивых ногах на манер Тарзана, и, подлетев к Пуршу, схватил его за хвост. До забора было совсем чуть-чуть, а еще тут же, у кладки, примостился каменный сарайчик местной котельной. На крышу сарайчика, через стену – и киска в городе.
Тарзан, держа Пурша за хвост, приоткрыл дверцу котельной и проорал: «Есть кто тут?» Молчание. Схватив не слишком довольную полутонную кошку другой рукой за загривок, он втолкнул Пурша внутрь и навалился всем телом на дверь, горланя одновременно, чтоб срочно пригнали грузовик с клеткой. Было жаркое лето, котельная, естественно, не работала, и истопник в прохладе подвала принимал там свою пассию Софочку, молодую даму одесских размеров. Нужны слова? Кто в мире может похвастаться таким преддверием оргазма? Пурш спускался в прохладу дома свиданий. Звуков не было. Их не было и чуть позже, когда Тарзан выталкивал его снизу в клетку, прижатую к двери стаей помощников. И только упаковав киску в полную безопасность, дрессировщик огляделся. Высоко под потолком подвала, на блестящем от машинного масла латунном шатуне, завязанный в узелок, безмолвно скрючился истопник.
Софочка, как потом с удовольствием объясняли биндюжники порта, вышла в окошечко метрах в двух от пола и диаметром в несколько раз меньше ее габаритов.
Этого эпизода не было ни в фильме, ни в наших съемках, о чем мы жалеем и по сей день.
Вот так началось мое знакомство с Одессой.
Борис Давыдович Литвак, Боречка, мне достался недавно – длинная линия любящих его людей бережно передает эту эстафету счастья из ладоней в ладони. Меня с ним познакомил Юра Рост.
В Одессе, на Пушкинской 15, стоит белый дом. На фронтоне – золотой ангел с разведенными в ожидании руками. В доме – центр по реабилитации детей, больных церебральным параличом. Детей из любой точки земли здесь лечат бесплатно.
Сделать детишек поздоровее и посчастливее хотят здесь все. Врачи и сестры. Театр, куклы, картины на стенах. Родители, друзья. Знакомые. Знакомые знакомых. Все, кто хоть раз обернулся.
А выстроил все это – от стен до духа – Боречка. Одессит, которых мало осталось, с биографией страны и города, жил, работал и крутился, пока судьба не схватила его за горло и не отняла любимую дочь. И по ее завету: «Папа, ты не хотел бы подумать о слабых и больных, инвалидах, которые ничего не могут сами, которые обречены, если им не помочь?» – он построил этот центр. Кому-нибудь из русскочитающих надо объяснять, как на пустом месте, без копейки денег построить дом? Оснастить уникальной аппаратурой, и лечить, лечить, лечить!
Буквально на второй или третьей встрече, под горилку и сало, Боречка стал упрашивать меня приехать с работами и показать их ребятишкам.
Конечно, я согласился. Конечно, это тянулось долго в суете московской жизни; конечно, грызла совесть; конечно, конечно, – пока в один прекрасный день не раздался телефонный звонок. Милый женский голос известил меня, что послезавтра у меня место в самолете «Москва – Одесса» и номер в «Лондонской», милости просим. Я свернул рисунки в рулон и, побаиваясь таможни, полетел в Одессу.
У дома на Пушкинской висел плакат:
Лауреат всего на свете – Боря Жутовский. Выставка на прищепках.
На веревках вдоль и поперек зала на прищепках мы повесили рисунки, и я рассказывал, кто там и как нарисовано. Потом я ползал с молодыми дарованиями по полу, раскрашивая все вокруг. Потом был спектакль, смотреть который мешали слезы.
Перед открытием Дома Боречка попросил знакомого голубятника: «Слушай, дай мне полсотни белых, я выпущу их на открытии!» Парень дал, не сомневаясь, что все они вернутся в родную голубятню. Окна распахнули, и стая взмыла в небо. Они сделали несколько кругов, спустились на крышу – и остались навсегда…
Нет, господа хорошие, ни Сталины, ни Гитлеры, ни большевики, ни теперешние не выведут с земли редкую породу «настоящих пацанов»!
А 10 апреля этого года, вскоре после своего 84-летия, Боречка ушел. Похоже, что предстоящие события в его родных Одессе и Украине были ему уже не по характеру, не по силе…
Игорь Иртеньев
Страж небесный
Живет в поселке городского типа Острецово Шумаков Глеб Никитич. От роду ему пятьдесят четыре года, а работает он охранником в салоне красоты «Лесная нимфа». Но это только так говорится, «охранником», на самом же деле при знакомстве Шумаков представляется «секьюрити» и даже визитку себе заказал с этим мужественным словом. Жизнь его течет тихо и размеренно, как вода из старого бачка, зарплата же, наоборот, капает, как из крана, тут же расположенного. Так что жаловаться грех.
А попал в салон Шумаков так. В одно не слишком прекрасное утро он с ужасом обнаружил, что не может летать. То есть не то чтобы плохо там или с трудом, как, допустим, твердотопливная баллистическая ракета «Булава», а вообще никак. Хотя еще каких-нибудь двадцать лет назад этот вопрос у спортивного мускулистого Глеба и близко не возникал. Скажет жена Шура:
– Глебка, слетай на рынок, у нас картошка кончилась.
– Сейчас, – отвечает Глеб, – добреюсь только.
– Может, ковер заодно из чистки заберешь?
– Ноу проблем, Шурец.
И так каждый день.
А после сорока у Шумакова, как, впрочем, и у большинства мужчин, начались с этим делом проблемы. То встречный ветер мешает, то, наоборот, попутным бог знает куда занесет. Но он как-то не придавал этому большого значения.
«А, – думал, – само как-нибудь образуется». К доктору, правда, однажды сходил. Тот помял Глебу Никитичу лопатки, положил на кушетку, несколько раз надавил на живот и спросил:
– Злоупотребляете?
– В меру, – признался Шумаков.
– Знать бы ту меру, – мечтательно произнес доктор. – Ладно, одевайтесь. Хотя погодите. Ну-ка, а сейчас попробуйте.
– А можно со стола? – спросил Глеб Никитич. – Мне так легче.
– Валяйте, только бумаги мне там не смахните.
– Я аккуратно.
Он залез на стол, несколько раз, крякнув, присел, разведя руки, затем с усилием оттолкнулся, сделал несколько медленных кругов по кабинету, после чего вылетел в коридор, спустился через открытое окно на первый этаж, долетел до регистратуры, неловко развернулся и направился обратно, сопровождаемый неодобрительным взглядом пожилой сестры.
– Ну что, – сказал доктор, когда запыхавшийся Шумаков влетел обратно, – можете одеваться. Для сорока пяти совсем даже и неплохо. Тем более при таком весе. Мне сейчас, дай бог, лампочку поменять без стремянки, а раньше, верите, каждое утро на работу и с работы в любую погоду.
– Так вы считаете, мне никуда больше обращаться не надо?
– Ну, не знаю, в ДОСААФ если только.
…И вот годы спустя настиг Шумакова безжалостный недуг.
– Да ладно тебе, – утешала его верная Шура, – ты ж не Икар, Шумаков, не Ариэль там какой, прости господи. Вон Гешка подрос, если что – всегда его сгонять можно.
– Да что ты понимаешь, дура, – сплевывал Глеб Никитич и уходил на лестницу курить.
С друзьями он встречался все реже, разговоры шли об одном и том же – когда, да как, да у кого – и поддерживать их не было никаких сил.
Как-то достав из ящика газету, Шумаков на последней странице увидел объявление мелким шрифтом: «Опытный специалист восстанавливает утраченные навыки полета в закрытых и открытых помещениях. Оплата по результату. Обращаться в любой день, кроме пятницы и субботы».