Пастухи заглянули внутрь и увидели: овца, корова, ослик, Иосиф, Дева Мария. В яслях спит Мальчик.
Пастухи пали на колени.
– Кто вы и что хотите? – спросила Мария.
И пастухи шепотом начали рассказывать Марии, как им явился Ангел и как велел прийти. Мария внимательно слушала и все запоминала…
А Ангел уже летел дальше, и всех, кого видел, всем, кого встречал, рассказывал, что случилось сегодня. И показывал Книгу Жизни, в которой рождение Марии и Иисуса Христа, Сына Божия, было предсказано за много-много лет. И всех, кто страдал, Ангел избавлял от страданий.
– Смерти больше нет. Все темницы отворились, все сети опустели, никто никого не может обидеть. Ничего отныне не бойтесь. Родился Тот, Кто всех нас спасет. Ото всего, – объяснял Ангел птицам, рыбам, охотникам и рыбакам.
Рыболовные сети раскрывались, рыбы плыли домой, к своим детям, охотничьи силки ослабевали, пойманные птицы летели прочь к любимым птенцам. Хлебопашцы, вставшие затемно, чтобы пахать свои поля, с удивлением видели, что поля их уже вспаханы. Хозяйки, собравшиеся до рассвета идти доить коров, обнаруживали, что коровы давно подоены и кринки полны молока. Заблудившиеся в лесу находили дорогу. Моряки выбирались из бури. Больные исцелялись, никакой температуры и кашля. Все надежды исполнились в эту ночь, все слезы высохли.
А Ангел все летел вперед и вскоре заметил внизу караван. На лошадях ехали три мужа, явные иностранцы. Они были одеты в роскошные камзолы и высокие расшитые камнями шапки. В Иудее так никогда не одевались. Первым ехал старец с длинной седой бородой, вторым прекрасный юноша, а третий человек был черен лицом. Настоящий негр! Каждый вез какой-то груз. И все они смотрели вверх, но не на него, а на… – тут Ангел закинул голову, – на повисшую прямо над ним огромную звезду. Всадники ехали за этой звездой – конечно, туда же, к Младенцу Иисусу.
Это были волхвы. Они изучали звездное небо, читали старинные книги и из книг узнали, что когда в небе взойдет огромная яркая звезда, на земле родится Царь царей. Они сели на коней и поскакали, ориентируясь по звезде. Она привела их к избушке. Волхвы привязали коней, но не решались войти. В расшитых золотом и камнями одеждах, с подарками, они стояли и не двигались. Они ведь надели лучшие свои плащи, самые красивые шапки, кафтаны и шаровары, потому что шли поклониться Царю! А тут какая-то избушка. Волхвы развернули карту, водили пальцем по дорогам и тропкам, по которым шли, – сомнений быть не могло! Путеводная звезда стояла точно над соломенной крышей. И тут раздался младенческий плач.
Волхвы постучали в дверь. Им открыл Иосиф, но сейчас же отступил в страхе.
Что за новые гости пришли к ним в эту удивительную ночь? Мария взглянула на волхвов, а они сняли сандалии и точно так же, как пастухи, опустились на колени перед убогой колыбелью Христа. Мария и Иосиф не знали, что и подумать. А волхвы уже вручали Марии подарки. Ладан, золото и смирну. И рассказали, что пришли, потому что чудесная звезда привела их сюда.
– Какая звезда? – удивилась Мария.
Волхвы повели ее на улицу. Здесь было светло, как днем. Звезда спустилась к самой крыше и освещала все вокруг.
– Вот эта, – сказали волхвы.
Ольга Кучкина
Две половинки яблока
Новогодняя сказка
В тот год я была особенно несчастна. Слезные железы вырабатывали влагу с упорством, достойным лучшего применения. Утопала в слезах. Только состоянием утопленницы можно объяснить тот факт, что привезла свои листочки и отдала читать Виктору Борисовичу. Он сидел на застеленной ковром постели, как обычно, облокотившись о трость, крепкой лепки почти квадратная голая голова с обширным лбом сияла в солнечном луче.
На листочках были стихи. Никогда не писала стихов и не умела. Он сказал: привезите, я посмотрю. Через несколько дней Серафима Густавовна позвонила: Виктор Борисович просит зайти.
Дом был не то что олицетворение истории литературы – он был сама история и литература. Виктор Борисович – звезда, человек-легенда. И легенда – Серафима Густавовна. С детских лет звенело: имя нежное Суок. Загадочная кукла с загадочным именем из сказки Олеши «Три толстяка». И вдруг выясняется, что это фамилия Серафимы Густавовны. Одна из трех сестер Суок, до Шкловского она была замужем за Олешей. Шкловский отбил ее у Олеши. Но вернее сказать, она отбила Шкловского у его жены-художницы. Они влюблялись, страдали от измен и изменяли сами, блистали новыми идеями в поэзии и прозе, зачиная неслыханное, и стрелялись, опустошенные. Маяковский, Лиля и Ося Брик, Нарбут, Крученых, Хлебников, Багрицкий, Тынянов, Катаев, Шкловский, действующие лица того жестокого и веселого трагического века.
Никого не осталось. Один Шкловский.
И я, спустя полвека, по случаю. И почему-то он мною занимается, и я хожу к нему в гости с опрокинутой душой, и Серафима Густавовна угощает чаем, который пьется из драгоценных фарфоровых чашек, и пирожками собственного изготовления. У него талант читать, у меня талант печь, говорит она низким хриплым голосом, зажигая сигарету от сигареты. Я обожаю такие тембры голосов. Голос ее мужа – выше. И своим высоким голосом он говорит мне: простите, что держал в руках вашу душу.
Все им сказанное требует записывания или запоминания. Так никто не говорит. Так никто не думает. Работа его мозга, происходящая на ваших глазах, уникальна, и результирующая ошеломляет. Иногда он удаляется от предмета разговора настолько далеко, что делается страшно: он никогда не вернется, так и улетит в горние выси. Он всегда возвращается. Он не теряет нити спустя десятки или даже сотни роскошных петель, которые вяжет, и вам открывается красота человеческого мышления. Он бродит по садам отечественной и мировой словесности, как у себя по квартире, даром что по квартире бродит с тростью из-за больных ног, и вслед за Толстым протирает диван, тот знаменитый диван, о котором, по слову Толстого, если не помнить, что протирал, значит, не протирал вовсе, поскольку существует лишь то, что осталось в памяти, и пропадает, если кануло в бездну беспамятства. Память Шкловского содержит неисчислимое количество битов информации, а ассоциации не знают пределов. Володя, говорит он, тоже писал: оркестр чужой смотрел, как выплакивалась скрипка без слов, без такта, и только где-то тарелка вылязгивала – что это, как это?
Володя – это Маяковский. Тоже – это смеет только Шкловский. Я безмолвна.
Через месяц наступает Новый год. Они зовут меня приехать отмечать к ним на дачу в Переделкино. Я благодарю и отказываюсь. Серафима Густавовна спрашивает, есть ли у меня другие планы, я отвечаю, что других нет, если б были, я, конечно, поменяла бы их. Она говорит: подождите, – и передает трубку Виктору Борисовичу. Он повторяет приглашение, я повторяю свое бормотание. Он кладет трубку, а я в очередной раз заливаюсь слезами. Моя дочь с ее маленькой дочкой и мужем отмечают у матери мужа, я одна, и нет ни единой души на свете, с кем я хотела бы и могла разделить свое одиночество.
Телефон звонит снова, и это снова Серафима Густавовна. Виктор Борисович еще раз спрашивает, не передумали ли вы. Я не передумала. Разговор окончен. В телефоне короткие гудки, и я понимаю, что на этот раз я пропала. Я никому не нужна, если я не нужна себе.
В сказочных историях полагается триада. Три богатыря. Три сестрицы под окном. Три желания. Три испытания для героя. Телефон звонит в третий раз. Боже, до чего они настойчивы, мои великие проницательные старики, не понаслышке знающие, почем фунт лиха и взявшие на себя добровольный долг по моему спасению. Поздно, говорю я, поздно, так и так до двенадцати я не успеваю. Успеете, говорит Серафима Густавовна, имеется знакомый таксист Саша, он часто нас выручает, давайте ваш адрес, мы позвоним ему, он за вами заедет, одевайтесь.
У меня есть одно новое платье, красивое, бледно-сиреневое, с таинственным сверканием, я надеваю его, бросаю туфли на шпильке в сумку и тупо гляжу на часы. Двадцать минут двенадцатого. Звонок в дверь. На пороге белокурый, с вьющимися волосами и голубыми глазами, моложе меня, вполне сошел бы за ангела, кабы не вислый нос с грубо вырезанными ноздрями, портящий всю картину. С лица, однако, не воду пить. Я с сомнением качаю головой: не успеем. Обязательно успеем, с уверенностью бросает посланец небес.