Это породило в моей "жене" сомнения, должна ли она продолжать называть меня "Сан" (японское уменьшительное от "Сандро") или же избрать какую-то другую, более официальную форму обращения. Пришлось подарить пятьдесят ярдов розово-зеленого шелка, чтобы возвратить ей душевное равновесие.
В то время пост заведующего церемониальной частью при японском дворе занимал бывший камергер Германского Императора, а потому прием мой в Токио и Иокогаме был обставлен с большой торжественностью. С того момента, как в Иокогамском порту прогремел императорский салют в 101 выстрел, в течение девяти последующих дней я перестал быть скромным мичманом с крейсера "Рында", и со мною обращались точно так же, как принимали в чопорном Потсдаме высочайших особ. Собственный поезд Микадо ожидал меня в Иокогаме, и все члены правительства, во главе с графом Ито, тогдашним премьер-министром, встречали меня в Токио на вокзале. Я проследовал в императорский дворец в пышном экипаже, которому предшествовал эскадрон гвардии Микадо в парадной форме.
Первая аудиенция у Императора длилась всего несколько минут. Император и Императрица приняли меня в тронной зале, окруженные блестящей свитой принцев и принцесс. Я произнес короткую речь и предал приветствие от Царя. Император выразил свою радость по поводу моего пребывания в Токио и веру в русско-японскую дружбу. Обе речи были переведены переводчиком посольства. Я испытывал никоторое смущение в обществе этих людей, одетых в полную парадную форму и едва достигавших мне до плеча, и старался казаться как можно ниже ростом.
Целая неделя была посвящена осмотру достопримечательностей столицы и военным парадом; наконец, приблизился вечер торжественного банкета в императорском дворце. Я сидел по правую руку от Императрицы. Выждав немного, набрался храбрости, улыбнулся очень любезно и заговорил с ней по-японски. Сперва она, выглядела чрезвычайно удивленной. Я повторил мою фразу. Она вдруг рассмеялась.
Тогда я счел наиболее уместным выразить ей по-японски мое восхищение по поводу достигнутых Японией успехов. Это представляло большие трудности, так как я должен был вспомнить многие выражения, употребляемые в подобных случаях моими друзьями в Ионасса.
Императрица издала странный, горловой звук. Она перестала есть и закусила нижнюю губу. Ее плечи затряслись, и она начала истерически смяться. Японский принц, сидевший слева от нее и слышавший наш разговор, опустил в смущении голову. Крупные слезы катились по его щекам. В следующий момент весь стол кричал и смеялся. Я очень удивился этой веселости, так как в том, что я сказал, не было и тени юмористики. Когда смех немного улегся, императрица подала знак принцу, и он обратился ко мне по-английски:
- Позвольте узнать, где Ваше Императорское Высочество изволили научиться японскому языку? - вежливо спросил он с глазами, полными слез.
- А что? Разве я говорю плохо?
- Совсем нет! Вы замечательно говорите, но видите ли вы употребляете особый местный диалект, который... Как бы вам это объяснить?.. Можно узнать, как долго вы уже находитесь в Нагасаки и не проживали ли вы округе Ионассы?
Немецкий камергер был явно скандализован, так как это был, по всей вероятности, самый веселый придворный банкет в истории Империи Восходящего Солнца.
- Я бы очень хотел знать, как ее зовут? - сказал премьер-министр, провожая меня до экипажа. Я бы выразил ей от имении Его Величества высочайшую благодарность за ее блестящей метод в преподавании ионасского наречия. Сколько же вы, Ваше Высочество всего взяли уроков японского языка?..
5.
Так как наша главная стоянка была в Haгасаки, мы возвращались туда из наших рейсов каждые три месяца. "Рында" шла по намеченному курсу и мы, таким образом, посетили Филиппинские острова, Индию, Австралию и различные острова, расположенные в Великом и Индийском океанах. Воспоминания об этих местах возбуждают во мне острую тоску, которая одно время была даже причиной моего намерения отказаться от титула и остаться навсегда заграницей. Молуккские острова, острова Фиджи, Цейлон и Дарилинг в Гималаях - в особенности пришлись мне по сердцу.
"Вспоминаю тропический рай Молуккских островов... Широкая река, катящая свои волны чрез пальмовые рощи. Острова Фиджи. Маленький, тесный отель в Дарилинге с великолепным видом на величественную Кенчиненгу.
А вот раннее утро в джунглях Цейлона... Дождь лил всю ночь: свежие сломанные ветки; специфический острый запах и глубокие следы на глинистой почве говорят о близости диких слонов. Мы медленно и осторожно продвигаемся вперед верхом. Нас предостерегают крики разведчиков-туземцев: "Осторожно! Осторожно! Они готовятся к нападению" - говорит нам английский эскорт. Я переживаю в первый раз горделивое удовлетворение, принимая участие в охоте на слона...
Я часто вспоминаю обо всем этом после революции, и мне кажется, что далекий остров где-нибудь на Тихом океане был бы самым подходящим местом для человека, жизнь которого была исковеркана колесами истории. Этими мыслями я длился с моей женой и сыновьями, но они решили остаться в Европе, которая не говорила ничего ни моему уму, ни сердцу даже в годы моей молодости. Быть может, когда-нибудь мои мечты сбудутся. Как ни грустно посетить снова места, где я был счастлив сорок лет тому назад, я твердо верю, что ни океан, ни тропические леса, ни горы мне не - изменят. Изменяют только люди...
- Путешествие - это школа скептицизма, - справедливо сказал Монтэнь. Для меня путешествие явилось "школой отучивания", ибо в каждой стране, куда по пути заходила "Рында", мне удавалось освободиться от трюизмов и банальностей, привитых мне неправильным воспитанием.
Фальшь официального христианства в особенности поразила меня на Дальнем Востоке, где невежественные миссионеры имели смелость обличать священные видения, которые составляют сущность верования буддистов. Какое право мы, христиане, испытывающие животный страх пред смертью и в отчаянии рыдающие над гробом умерших близких, - имели смущать душевное равновесие людей, чья безграничная вера в загробную жизнь трогательно выражается в тех чашечках с рисом, которые поставлены на могилу усопших? Каждый последний из китайцев, японцев и индусов горел огнем той веры, которая покинула христианство в день крестной смерти Спасителя и которая заставила Гете написать его самое глубокое четверостишие: