— Это не Локк, если вы не ошиблись и рукопись относится к началу семнадцатого столетия.
— А-а, вы, оказывается, ученый? Я-то думала, вы задвинуты на компьютерах и кино.
— Я читаю книжный каталог.
— Ох, конечно! Но не книги. Вы ведь их не любите, правда?
— Очень даже люблю.
В тусклом свете угасающего дня он внимательно вгляделся в ее лицо и заметил на нем неопределенно обиженное выражение, какого прежде не было.
— Вы же не упьетесь вдрызг, Кэролайн?
— Захочу и упьюсь. Это мой дом.
— Ну-ну. Однако я не могу тут остаться. Странички высохли. Я, пожалуй, возьму их и пойду, а вы сами всю долгую ночь будете менять пеленки своему малышу.
Он так и сделал бы, однако не успел договорить, как она разразилась слезами. Ужасными, безнадежными рыданиями. Ал Крозетти, как человек порядочный, опустился на колени рядом с креслом Ролли, и она уткнулась ему в плечо, вздрагивая и орошая его слезами.
Начну, благословясь и прося Бога всемогущего не дать мне сбиться с пути праведности, как во мне много от древнего Адама, о чем тебе известно лучше, чем кому другому. Я уж рассказывал тебе все это прежде, но ты могла забыть и, прости Господи, умереть прежде, чем наш парень достигнет возраста понимания, поэтому лучше уж я все запишу.
Моего отца звали Ричард. Его семья, Брейсгедлы, родом из Тичфилда в Уэлде, испокон веку торговали железными изделиями. Моего отца, а он был младшим сыном, отослали в ученичество к его дяде Джону Брейсгедлу, который был торговым посредником на Леденхолле.[10] Когда ученичество закончилось, он перебрался на Рыбную улицу и сам стал посредничать в продаже железных изделий. Дела у него шли хорошо, и думаю, в этом ему помогали связи с Брейсгедлами из Тичфилда не меньше, чем хорошая голова. Он был рассудительный серьезный человек, неглупый от природы. На двадцать втором году жизни доктор Абернети с Водяной улицы своими проповедями обратил его, милостью Божьей, в истинную христианскую веру.[11] Он прожил безупречную жизнь, был великодушным христианином, ни один бедняк, способный выслушать хоть немного о Слове Божьем, не уходил от его дверей голодным, хотя папистом он не был. Он торговал обычными горшками и котелками, но его главным делом были ядра и пушки. Он часто говорил, что, если человек хочет устроить большой шум в мирное время или на войне, ему нужно идти к Брейсгедлам с Рыбной улицы.
Мою мать звали Люсинда. Ее семья вела род из Уорвика и занимала положение повыше, чем у отца, мелкие дворяне, как-то связанные с лордом Арденом: но очень, очень отдаленно, как говаривал мой отец. Ее отец Томас Арден был объявлен изменником[12] на десятом году правления нашей последней королевы Елизаветы и потерял все. После того как ее мать умерла, ее, восьми лет от роду, взяла к себе Маргарет Брэнделл, тетя из Чипсайда. Моя мать была девушка хорошенькая, но даже не думала выйти замуж за кого-то равного ей по происхождению, поскольку не имела ни пенни за душой, так как из-за своего отца была лишена гражданских прав, и только очень хотела покинуть дом тети: очень благочестивая женщина, говорила моя мать, но еда у нее скудная. Так случилось, что однажды она купила у моего отца котелок, и двенадцать месяцев спустя они поженились в церкви Святого Эгидия и долго жили хорошо. Поначалу она не была протестанткой, но пришла к этому позже: потому как мужчина голова женщины, так написано в Библии.
Они много горячо молились, и я появился на свет в пятый день марта года 1590-го от Рождества Господа нашего. До этого по непостижимому для нас приговору всемогущего Бога у них умерли от лихорадки трое детей, все в младенчестве, и в награду им я был здоров как бык, и мне всегда говорили, что я уцелел только милостью Божьей. На четвертом году меня отдали в школу на нашей улице, хорошо учили буквам, а потом отец отослал меня учиться к мистеру Эддингстоуну, у которого была своя школа. Отец мечтал вырастить меня ученым человеком, даже священником, но из этого ничего не получилось, потому что в латыни я продвигался гораздо хуже греческого: путался во всех этих «hic», «haec», «hoc». Как-то я спросил мистера Эддингстоуна, зачем нам наречие язычников, ведь Библию мы учим на английском, за что был выпорот, и не раз. После он сказал моему отцу, что я глуп от роду и таким останусь. Отец все спрашивал, что нам делать с тобой, почему Бог послал мне сына такого болвана, моли Господа, чтобы ты хоть чисто писал. Тогда меня пристроили копировать, но я царапал и сажал столько клякс, что отец был в отчаянии из-за меня. Тогда будешь кузнецом, станешь зарабатывать свой хлеб в поте лица, сказал он, спина у тебя сильная, а руки черные от клякс, как у кузнеца. На что моя мать горько плакала. Чем больше отец был мной недоволен, тем она была добрее ко мне, больше, чем любая женщина к ребенку.
Потом произошла одна вещь, и все изменилось. Удивительны планы Господа для нас, его созданий, хотя мы не можем постичь их разумом. У нас тогда был жилец мистер Уэнк: он пришел из Лейдена и был племянником человека, с которым торговал мой отец. Мы работали бок о бок в доме моего отца, и однажды я увидел, как он пишет что-то маленьким карандашом на клочке бумаги. Я спросил его, что это, сэр. Он сказал, посмотри и увидишь. Я посмотрел, но ничего не понял. Сейчас я могу сказать, что это было: он подсчитывал итоги по нашим счетам, но так, как я никогда не видел прежде. Он по доброте своей объяснил мне это: смотри, мы продали восемьдесят семь маленьких котелков по 8 шиллингов и 6 пенсов, заработав с каждого котелка по шиллингу и 2 пенса. Какая прибыль за все? Я сказал, нужно использовать счетную машину, чтобы подсчитать это, мне сходить за ней? Нет, сказал он, это можно сделать безо всякой счетной машины, смотри, как я пишу, а я буду объяснять тебе свой метод. Так он и сделал, а я изумлялся, как быстро летает его карандаш, итог, прибыль, все точно. Он сказал, этот метод называется умножением, я до этого и слов таких никогда не слышал, а он сказал потом, что это только часть искусства арифметики, которое с недавнего времени используют в банках, так называются счетные дома в Голландии и Италии. Что, мальчик, хочешь этому научиться для своей огромной пользы? Я ответил: да, от всего сердца.
3
Я вернулся, обойдя дом. Ничего не разглядеть ни из одного окна, и я не вижу больше смысла бродить во тьме. Мелькнула мысль, что я представляю собой превосходную мишень, сидя здесь с лаптопом под настольной лампой. Я нахожусь в гостиной — так, наверно, можно сказать, учитывая, что это за дом. Хижина построена из настоящих бревен, в традиционной манере. Одна большая комната на первом этаже и три спальни наверху. Туда ведет лестница, которая кончается чем-то вроде балкона с перилами у меня над головой. Еще есть мансарда на крыше, куда можно забраться по приставной лестнице. Там спали слуги, когда они тут были. Стены из мореной сосны, есть встроенные книжные шкафы, симпатичная стереосистема и камин — достаточно большой, чтобы зажарить быка. Маленького быка. Сейчас огонь горит, для чего у меня имеется приличный запас дубовых, березовых и сосновых поленьев, сложенных у кухонной двери. Стены украшают головы американских лосей и вешалки из оленьих рогов — доказательство того, что, как сказал Микки, мужчины в семье Хаас были когда-то прекрасными охотниками. Есть оборудованная кухня с каменным полом, полный набор всевозможных приспособлений пятидесятых годов на первом этаже и две ванные. Микки установил на крыше нагревательный бак, но сейчас там нет воды. У меня создалось впечатление, что Микки нечасто бывает в доме, хотя когда-то его семья приезжала сюда каждое лето. Состоятельные семьи могут себе такое позволить. Я много раз бывал в этой хижине прежде: в юности мы проводили здесь романтические выходные с девочками.
Продолжаю рассказ. Как я уже сказал, профессор Булстроуд вручил мне толстый конверт, обвязанный тесьмой. Я поинтересовался, что в нем, и он ответил: это рукопись, датированная 1642 годом. Это и есть Труд, спросил я? Нет, отнюдь. Это лишь доказательство того, что Труд существует, — длинное скучное письмо некоего Брейсгедла. Но оно имеет ценность само по себе? Не то чтобы… сугубо научную, сказал он. И снова повторил, с нотками еще большей нервозности в голосе, что настаивает на абсолютной секретности всей информации из этого конверта. Для того он сюда и пришел. Я заверил его, что рукопись будет в надежном, безопасном, недоступном для посторонних глаз месте. Он явно расслабился, услышав мои заверения; я позвонил мисс Малдонадо и попросил подготовить стандартный договор и расписку о получении предварительного гонорара.
11
Под истинной христианской верой здесь и далее подразумевается протестантство.
12
Протестанты жестоко преследовали папистов, и обвинение «измене» было одним из способов борьбы с ними.