— Он жил так давно.
— Да. Но, к примеру, нам чертовски много известно о Леонардо, который жил на столетие раньше. Ради сравнения — всего один пример — у нас есть подлинные письма Эдмунда Спенсера Уолтеру Рэйли, разъясняющие некоторые аллегории «Волшебной королевы». Нам очень многое известно о Бене Джонсоне. О Микеланджело — почти пятьсот его писем, записные книжки. А Шекспир, величайший писатель всех времен и выдающийся театральный деятель, не оставил ни единого письма. Самое плохое, что этот вакуум втягивает в себя разное дерьмо. В восемнадцатом и девятнадцатом столетиях процветала мощная индустрия поддельного Шекспира, да и в наши дни она существует, на чем и прокололся Булстроуд. Не говоря уж о так называемых вопросах авторства: экспертизу работ Шекспира произвести невозможно, ergo их написал кто-то другой — Саутгемптон, Бэкон, инопланетяне… Я просто не подберу слов, чтобы объяснить тебе, как сильно желание найти хоть какой-то материал об этом сукином сыне. Если Булстроуд действительно обнаружил рукопись современника Шекспира, где упоминается о нем, и если там содержится реальная информация… Ну, это позволило бы ему восстановить свою репутацию.
Когда Микки говорит о работе, он молодеет на двадцать лет и еще больше напоминает того юношу, с кем я когда-то встретился в паршивой квартирке на Сто тринадцатой улице. Сам я не могу представить, что вдруг вот так преображусь, когда начну вещать о сложностях, скажем, «Акта об авторском праве цифрового тысячелетия». Микки любит свое дело, и за это я восхищаюсь им. Однако сейчас, при упоминании о Булстроуде, глаза у него затуманились. Неужели он прослезился? В интимном полумраке ресторана было трудно понять.
— Ну, — продолжал Микки, — теперь он уже ничего не поправит. Я много отдал бы за то, чтобы взглянуть на эти бумаги. Бог знает, что случилось с ними.
Тут мне показалось, что в его взгляде, устремленном на меня, промелькнула какая-то неискренность. Все порядочные юристы держат рот на замке относительно дел клиентов, и даже смерть клиента не заставит их разомкнуть уста. Однако по сравнению с нами, юристами по ИС, они просто болтуны. Поэтому я не клюнул на приманку Микки (если то была приманка), а спросил:
— Тебя что-то беспокоит?
— Кроме факта гибели Булстроуда? Разве этого недостаточно?
— Ты выглядишь так, будто тебя терзает что-то еще, приятель. Не только сегодня, но и в последние наши встречи. Ты не заболел, нет?
— Нет. Если не считать того, что я по-свински разжирел и не делаю никаких упражнений, я абсолютно здоров. Врач говорит, что мои артерии у меня прочны, как канаты. То, что ты видишь, — лишь мои страдания по причине сложившейся экономической ситуации.
Здесь я должен упомянуть о том, что мы с Микки занимаем разные позиции относительно капиталовложений. Мое состояние вложено в общий фонд, основанный в 1927 году, и никогда не приносило мне ни больше, ни меньше семи процентов ежегодного дохода. Микки называет это безответственным консерватизмом; по крайней мере, так он говорил, когда несколько лет назад рынок заколебался. Он предпочитает активно покупать и продавать ценные бумаги; раньше он только и делал, что хвастался своими фантастическими доходами. Но то раньше.
— Ну, у тебя по-прежнему есть промышленные заглушки, — сказал я, и он усмехнулся.
— Ага, вот только делиться приходится с двумя дюжинами родственников. В нашей семье, знаешь ли, переизбыток наследников.
Я понял, что он не хочет развивать эту тему, и сказал:
— Кстати, тебе известно, есть ли наследники у нашего профессора? Осмелюсь предположить, что детей у него нет.
— Есть племянница — Мэдлин или что-то в этом роде. Фотография на его письменном столе. Дочь покойной сестры, и он любил ее до безумия. Думаю, именно она унаследует все его имущество. Или тот самый друг, с которым у него были длительные отношения.
— Ей сообщили?
— Да. Она приедет на этой неделе. Из Англии?
— Нет, из Торонто. Сестра эмигрировала много лет назад, вышла замуж за канадца, у них родилась дочь… А, вот и клецки. Кажется, мой аппетит вернулся.
Мы приступили к нежным яблокам, запеченным в тесте, и я спросил:
— Значит, эта рукопись никуда не ведет… Она не ключ к чему-то большему?
Микки ответил с набитым ртом:
— К чему-то большему, чем упоминание о Шекспире? Не могу даже представить себе, что это могло бы быть. О чем он тебе рассказал?
— Он намекал, что в его рукописи упоминается о другой рукописи, принадлежащей самому Шекспиру.
— Ох, брось! Чистейшая фантазия, по-моему. Как я уже говорил, Эндрю отчаянно жаждал снова вернуться в игру. Но, конечно, имея на руках нечто очень ценное. Когда откроют его завещание и племянница как-там-ее-зовут вступит во владение, мы заглянем в рукопись и посмотрим, что там. С учетом того, как он мечтал восстановить свое доброе имя, я склонен считать, что там вообще ничего нет.
На протяжении обеда (Микки ел с прежним аппетитом, отпуская шутки по поводу дрянной еды в Техасе) мы больше не обсуждали ни Булстроуда, ни его таинственную рукопись, ни еще более таинственную смерть профессора.
Большая часть этого диалога — чистой воды фантазия. Я ел то, что нам подавали, пил вино; там были Марко и Пол, но я не в состоянии сказать, чем конкретно нас кормили в тот день, много месяцев назад. Я выяснил некоторые факты о Шекспире, но не могу утверждать, когда именно тогда или позже. Помню, что Микки был расстроен и что из разговора с ним я узнал о существовании этой молодой женщины, Миранды или Мэдлин. Все остальное — абсолютный вымысел; но уже пока я писал это, выдумка превращалась в правду. Ведь кроме голого факта как такового побочные воспоминания обычно отсутствуют. Мы их выдумываем, как выдумывал Пруст, выдумывал Босуэлл, выдумывал Пепис…[22] Я испытываю огромное сочувствие к тем людям — их становится все больше и больше, и часто это весьма высокопоставленные особы, чью выдумку разоблачали. Они повторяют: «Как, вы хотите сказать, что я не учился в Гарвардском медицинском университете?..» Или: «Нет, я не спал с той женщиной!» Это не крушение морали (поскольку истина, как мне кажется, никогда не основывается на воспоминаниях), а триумф интеллектуальной собственности, вихрь придуманной реальности — искусственные биографии, снимки, обработанные с помощью фотошопа, романы, написанные литературными «неграми», фонограммные рок-группы, герои реалити-шоу, американская внешняя политика — в котором мы ежедневно крутимся. Сейчас все, от президента и до самых низов общества, стали сочинителями.
22
Джеймс Босуэлл (1740–1795) — шотландский писатель, автор знаменитой «Жизни Сэмюэла Джонсона». Сэмюэл Пепис (1633–1703) — английский поэт и автор дневника, ставшего важнейшим источником сведений о жизни его современников.