Я хранил ее пепел в маленькой урне у себя в квартире, пока не устроился на свою первую работу. Тогда я купил ячейку в общественном мавзолее на кладбище Гринвуд в Бруклине, неподалеку от Альберто Анастазии, Джо Галло[40] и Л. Фрэнка Баума, автора «Волшебника страны Оз», так что мать лежит в хорошей компании. Мне кажется, я простил ее, хотя как можно ручаться? Что в точности случилось, я, наверно, никогда не узнаю. Мне известно лишь, что она поставила точку именно тем субботним днем, поскольку знала, что я в тот момент направляюсь в Бруклин. Будучи официально Добрым Сыном, я часто покорно ходил с ней к мессе в церковь Святого Джерома, что сопровождалось плотными тевтонскими обедами и вечерами у телевизора или за картами. В ту особенную субботу она тоже приготовила обед — язык с клецками под кисло-сладким соусом, одно из моих любимых блюд. Его запах заполнял квартиру, когда я вошел на кухню и обнаружил там мать. Она уселась в свое привычное кресло, аккуратно разложила вокруг газеты и вставила в рот дуло.
Я рассказываю об этом, чтобы проиллюстрировать свою почти полную невосприимчивость к душевному состоянию близких, что, мне кажется, является ключом к некоторым аспектам этой истории. Я действительно ни о чем не догадывался, хотя встречался с бедной мутти почти каждую неделю. Да, Эрментруда всегда тщательно следила за тем, чтобы никто не заглядывал в ее карты, но мог же я хоть что-то заподозрить? Например, ее безнадежную депрессию. Нет, мне ничего и в голову не приходило. Ей было всего сорок четыре года.
Раньше, до того как я вступил в этот жуткий период полового созревания, мы с ней были необыкновенно близки.
В мои девять лет по счастливому стечению обстоятельств уроки в школе заканчивались рано, а мать специально работала в вечернюю смену, чтобы мы могли встречаться и раз в две недели ходить в театр. В такие дни она пекла для меня особое угощение: чудесные баварские пирожки, тающие во рту, начиненные орехами, корицей и изюмом. Их запах ударял в нос, едва я выходил из провонявшего мочой лифта и останавливался в коридоре — словно в преддверии рая. И мы разговаривали. То есть в основном говорила она — вспоминала детство, свое чудесное детство в Новой Германии, музыку, парады; рассказывала, как чудесно выглядели военные в форме, какой замечательный был у нее отец, как ласково все относились к ней. Оказывается, она — одна из этих маленьких белокурых девчушек, окружавших Гитлера в старой хронике. Их букет всегда сопровождал фюрера во время официальных визитов. Это получилось благодаря партийным контактам ее отца. Мать помнила малейшие детали и не забыла, какую гордость испытала, как фюрер обхватил ладонью ее личико и похлопал по щеке. Да, по той самой щеке, которую я целовал каждый день. Счастливчик Джейк!
О тяжелых днях, что наступили позже, она тоже рассказывала, но не слишком много. Хочу забыть об этих днях, говорила она, помнить только о хорошем. Но я настаивал и в результате узнал о крысах и мухах, о том, как постепенно пропали все домашние животные, о вони, о бомбежках, снова о вони, о разорванных на куски телах ее друзей и их родителей, о взрывах домов, о том, как ванна пробила стену школьного здания и упала на стол учителя. Как смеялись тогда дети!
Разбирая ее вещи, я нашел несколько памятных предметов. Она никогда не показывала их нам, но, по-видимому, повсюду таскала за собой в чемоданчике в те времена, когда встретила папу: письма домой с разных фронтов, фотографии семьи, свидетельства об окончании школы, каникулярные открытки. Там, конечно, было немало вещей, имеющих непосредственное отношение к нацистам: награды СС, множество медалей моего деда и подарочный ящичек палисандрового дерева, где хранился пистолет. Мне в особенности нравится одна фотография. Позже я вставил ее в рамку, и она до сих пор висит у меня в спальне. На снимке семья матери перед самым началом войны на каком-то морском курорте. Ей лет десять-одиннадцать, она прекрасна, как нимфа; два старших брата в старомодных трикотажных купальных костюмах широко улыбаются в солнечном свете; моя бабушка — стройная, в закрытом купальнике — откинулась в пляжном кресле и смеется; а над ней наклонился и улыбается, видимо, той же самой шутке будущий гауптштурмфюрер СС Стиф. Ясно, что он только что пришел со службы, поскольку на нем галстук, мундир и фуражка, и если не слишком приглядываться, можно и не догадаться, в какой он форме.
Эта фотография нравится мне потому, что все они кажутся такими счастливыми, хотя в тот момент уже живут при худшем режиме в человеческой истории, а глава семьи работает на организацию, впоследствии развязавшую геноцид. По контрасту с нашей семьей — у нас таких снимков нет. Конечно, случались веселые моменты, но мой отец фотографией не увлекался и, в отличие от своего тестя, испытывал ужас при мысли о том, что его могут снять на пленку. Единственные наши семейные фотографии — и на них мы запечатлены в напыщенных стандартных позах — сделаны на именинах или других знаменательных событиях вроде первого причастия, окончания школы и так далее. Плюс множество случайных фотографий, снятых соседями или совершенно незнакомыми людьми — ведь наша семья, за исключением меня, всегда была необыкновенно фотогенична.
Нет, давайте оставим в покое мое далекое прошлое (если удастся!) и вернемся к основному рассказу. Мы с Мирандой единодушно считали, что ей не следует оставаться одной. Я договорился с Омаром, что он будет неотлучно находиться при ней и применит свои навыки телохранителя, а также оружие, если нападавшие на нас предпримут новую попытку, не обнаружив в портфеле желаемого. Оставался вопрос: с какой стати русскоговорящие головорезы вдруг заинтересовались личной историей Ричарда Брейсгедла? Может, Булстроуд тоже был связан с ними? Я задал этот вопрос Миранде, и она посмотрела на меня как на сумасшедшего. Дядя Эндрю вряд ли знал в Нью-Йорке кого-либо, кроме ученых, и никогда не упоминал ни о каких русских, преступниках или нет. В таком случае, бандиты действовали на свой страх и риск? Более вероятно. Вопреки выдумкам телевидения, организованная преступность приобрела русскую окраску в прошлые десятилетия; так называемая мафия, но только не русская. Кому-то нужны громилы с сильными руками — по сути, палачи — и он находит их поставщика. Кто этот человек, непонятно, но искать его — не наша работа. Что я и объяснил Миранде. Мы должны позаботиться о ее безопасности, с чем Омар прекрасно справится, как я полагал, и уведомить полицию о новом повороте событий.
Около восьми появился Рашид из агентства по найму, чтобы отвезти меня на работу. Я оставил Миранду на попечении Омара с инструкцией, чтобы он ни на мгновение не упускал ее из вида, и прервал его пространный рассказ о том, как хорошо он вооружен. Этого я не хотел знать. Из офиса я позвонил детективу Мюррею и рассказал, что произошло сегодня ночью. Он спросил, успел ли я разглядеть номер машины, я ответил «нет». Он сказал, что особенно рассчитывать на обнаружение портфеля не следует и что он передаст меня офицеру, который сообщит о пропаже моего портфеля страховой компании.
Я сказал, что это не имеет особого значения, а ночной инцидент, скорее всего, связан с убийством Эндрю Булстроуда. Последовала пауза, а потом детектив спросил, как я пришел к такому выводу. И тогда я рассказал ему о мисс Келлог, о том, что некто, говоривший с акцентом, пытался получить у нее рукопись, что ночные громилы тоже говорили на языке, похожем на русский, и что именно это все связывает. Он спросил, сколько стоит рукопись, и я ответил, что Булстроуд купил ее за пару тысяч долларов, но…
40
Альберто Анастазия — один из главарей «Корпорации убийств», внутримафиозной организации, специализировавшейся по заказным убийствам; Джо Галло — один из отцов-основателей мафиозного клана Гамбино.