Ну, думаю, тогда ему конец, говорю я. Правильно думаешь, парень, сказал он и засмеялся, но безрадостно. Ему конец и всем этим проклятым пьесам тоже. Но мало того: в королевстве, как ты сказал, начнут злословить, что король хочет представить свою мать как добрую женщину, несправедливо казненную королевой Елизаветой, которая в этой пьесе будет показана как подлая интриганка. Повсюду начнется волнение, дескать, король отрекается от истины, а этого мошенника, о каком я говорил, схватят и будут пытать. Ох, да, я увижу это собственными глазами: и под пыткой он назовет имена других заговорщиков, придумавших это надругательство, а именно прежде всего Рочестера и всех остальных, кто хочет женить нашего принца на папистском отродье. Они будут обесчещены, отвергнуты всеми, и папистскому браку не бывать. Что думаешь об этом?
Сэр, говорю я, план сильный, так мне кажется, но я снова вас спрашиваю, почему выбрали Дика Брейсгедла? Он говорит, потому что тот, на кого мы нацелились, из рода Арденов, и ты тоже, ты родственник или можешь считаться им, и ты при необходимости можешь притвориться, что тоже наполовину папист, как и он. Выходит, если лорд Рочестер захочет послать к нему тайного посланца, то лучше тебя никого не найдет. Вспомни, все это надо проделать втайне, или тебе конец. Мой лорд желает преподнести королю новую пьесу в день его рождения. Теперь отвечай, ты наш человек?
На это был единственный ответ, если я хотел когда-нибудь выйти на свободу. И я сказал, да, и он заставил меня поклясться ужасной клятвой на Библии и предупредил, что даже могила моя будет проклята, если я их предам. Потом я спросил, а как зовут того человека, и он сказал: Уильям Шакспир. Это был первый раз, когда я услышал его имя.
На следующую ночь в темноте меня освободили и лодкой доставили из Тауэра вверх по реке в огромный дом на Стрэнде, принадлежащий лорду Данбертону, и представили лорду, очень важному толстому человеку, обремененному множеством важных дел. Однако он принял меня по-доброму, сказал, что я сделаю великое дело для Англии, если нам удастся исполнить то, что мы задумали. Но в конце у нас ничего не получилось, Бог в своей великой мудрости пожелал другого, и в последующие годы я часто думал, что, если бы мы добились всего, чего хотели, может, нынешние раздоры, которые опустошают нашу несчастную страну, были бы остановлены. Однако что я такое? Жалкая пешка на доске. Истинно сказано, нам не дано понимать Его великие замыслы. Аминь.
Несколько недель я оставался в Данбертон-хаусе. Кормили хорошо, одевали еще лучше, но спиртного не давали. Целыми днями мистер Пиготт учил меня читать и писать сообщения шифром, и он был изумлен, как хорошо я в этом преуспел. Я рассказал ему, что навострил свой ум, когда много лет назад занимался математикой, а шифр — это ведь почти то же самое. Он был очень мной доволен. Я читал и перечитывал книгу «Трактат о шифрах», написанную французом, но переведенную на английский сэром Порта де Фуртивасом, очень искусная работа, и еще изучал, как применять решетки мистера Кардано. Это занятие так мне нравилось, что я засиживался за полночь, поскольку в Данбертон-хаусе свечей было сколько хочешь. И спустя несколько недель мистер Пиготт изумился еще больше, потому что я придумал новый шифр, какого он в жизни не видел. Он сказал, ну, Папа его в жизни не разгадает.
После он начал натаскивать меня, говоря много слов подряд, чтобы я запоминал их и записывал в том же порядке. Кроме того, он показывал мне портреты мужчин и женщин, изображения городов по всей стране, все очень хорошо нарисованы красками, и я должен был, бросив один взгляд, описать, что видел. И еще: он придумывал заговор папистов, а я должен был разгадать, в чем его замысел. Я спросил его, все это нужно, чтобы стать тайным шпионом? А он ответил, нет, это лишь малая часть, и его ответ поставил меня в тупик.
Однако позже я понял его, поскольку вскоре пришел человек по имени Генри Уэлис, с виду пронырливый самодовольный хлыщ, прекрасно одетый, как если бы он был человеком высокого положения. Мистер Пиготт разговаривал с ним любезно, дал ему денег, а мне сказал, Дик, это твой истинный друг Генри Уэлис, он знает тебя с юности в Уорвикшире, а теперь вы случайно встретились в Лондоне и очень обрадовались. Он актер королевской труппы и хорошо знает мистера Уильяма Шакспира. Потом мистер Пиготт бросил на меня взгляд, смысл которого я сразу понял, потому что и сам должен был стать актером, только в жизни, не на сцене. Я вспомнил тогда свой первый год, когда учился литейному делу и вел себя как ученик, грубый словом и делом, а истинного себя скрывал внутри. Вот что значит быть тайным шпионом, это не просто шифр, не просто уметь запоминать слова, думал я. И еще, да, я справлюсь, пусть изменники паписты трепещут.
Все, что произошло после, ты найдешь в письмах, которые я писал лорду Д., а именно: как я познакомился с этим Шакспиром, что происходило между нами, как он написал пьесу о злой Шотландской королеве и как мы потерпели неудачу. Здесь я повторяться не буду, потому что, боюсь, мне осталось всего несколько часов. Вся моя последующая жизнь хорошо известна тебе, Нэн, и мне грустно, что я не могу рассказать о ней ему, как делал это в прежние годы. Рассказать ему, как стал артиллеристом в Германской войне, защищал доброе протестантское дело: как был на Белой горе, как мы терпели поражение от папистов под Брейтенфельдом, и лютеране помогли нам победить, но я был сильно ранен в этой войне в ногу, вернулся, мой отец к этому времени умер, твой торговец рыбой умер тоже (за что я все время горячо молился, да простит меня Господь), и 3 апреля 1632 года мы с тобой обвенчались в Святой Маргарите, а спустя год у нас родился сын, дай Бог ему долгой жизни и тебе тоже.
Еще совсем немного, потому что время мое истекает и я едва различаю страницу, хотя день ясный, видно, начинается агония. Ты хорошо знаешь мой кожаный сундук, что я храню в своем личном чулане, в нем ты найдешь письма, зашифрованные тем способом, который я изобрел. Храни их в безопасности и не показывай никому. В них рассказано, как мы шпионили за тайным папистом Шакспиром. Или так мы думали, хотя теперь я меньше уверен. Что касается этого, по своим склонностям он был никакой. Но пьесу о М. Шотландской точно написал он, как я приказал ему от имени короля. Странно все-таки, что, хотя я мертв и он тоже, пьеса все еще жива, написанная его собственной рукой, лежит там, где только я один знаю, и может, останется там навсегда.
Теперь насчет писем: если король, Боже упаси, одержит победу в нынешних раздорах и его министры придут к тебе с плохими намерениями, может, эти письма обеспечат ваше будущее, твое и нашего сына. Ты умеешь работать с этим шифром и помнишь, что ключ есть Ива, где лежит моя мать и где я хотел бы, чтобы покоились мои кости, если ты сможешь это сделать.
Прощай, моя девочка, и надеюсь, Бог милостив и я еще увижусь с тобой в нетленном теле, обещанном нам Господом Спасителем нашим Иисусом Христом, на которого и уповаю. Тв. муж
Ричард Брейсгедл.
10
Крозетти сидел в машине отца — черном «плимуте-фьюри» 1968 года выпуска — и наблюдал за домом 161 по Тауэр-роуд, чувствуя себя ужасно глупо. Двухэтажный каркасный дом, явно нуждавшийся в покраске, был окружен поросшей сорняками лужайкой и низкой оградой. Ряд коричневатых кустов можжевельника — вот и все, к чему, по-видимому, сводилось огородничество X. Олруд. Это имя значилось на обшарпанном почтовом ящике, прибитом к покосившемуся столбу. В проезде стоял покрытый ржавчиной зеленый «чеви-седан» с поднятым капотом и разбросанными вокруг инструментами. К дому был пристроен открытый гараж, внутри него виднелись красный трактор и силуэты каких-то сельскохозяйственных принадлежностей. Место выглядело запущенным, как будто и оно само, и его обитатели потерпели крах и жили в ожидании второго дыхания.