Я сказал, что не знаю — для меня все это исключительно на уровне «Театра шедевров».[94] Однако судьба нации довольно часто зависит от человека, жаждущего заполучить кусок дерьма, чего он и сам понять не в состоянии.
— Да, но что Шекспир о ней знал? У него не было практически никаких сведений о Клеопатре, леди Макбет и других женщинах в исторических пьесах, а здесь — горы материала. Ведь все произошло недавно, во времена его дедов. Ребенком он наверняка слышал разговоры об этом, тем более в такой католической части страны, как Уорвикшир.
— Ну, этого мы никогда не узнаем, не так ли? Кстати, о заговорщиках. О русских что-нибудь слышно?
— Ни звука… Просто не верится, что тебе неинтересно. Ведь предполагается, что в нашей семье именно ты — романтик.
— Я? Абсолютно прозаический тип, юрист по интеллектуальной собственности. А ты — герой войны. И священник.
— Самая неромантическая профессия.
— Не скажи! Нет ничего более романтического, чем священник. Недоступность — сущность романтики. Именно это в значительной степени приводит к вам простофиль — очарование обета безбрачия. Плюс то, что вы одеваетесь как женщины, но не выглядите нелепо.
— Или выглядим не слишком нелепо, — усмехнулся Пол. — Хотя, насколько я помню, это ты постоянно рядился в платья мутти.
— Нет, ты определенно хочешь свести меня с ума! Я никогда не рядился в…
— Было-было. Вы с Мириам все время рылись в ее комоде. Если не веришь, спроси у нее. Кстати, она посылает тебе горячий привет.
— Где она?
— В дороге. Звонила вчера вечером. Спрашивала, как у нас дела, но не хотела показаться назойливой. Ну, ты знаешь, как она пытается выпытать что-то исподтишка, вместо того чтобы спросить прямо.
— Да. А вот получить от нее конкретный ответ не легче, чем выцарапать мясо из краба. Надо полагать, «в дороге» означает в Европе?
— Так мне кажется, — ответил Пол. — У меня создалось впечатление, что она едет повидаться с папой.
— А ты? Не хочешь присоединиться к ним?
— Может быть, раз я уже здесь.
И снова на его губах заиграла эта безумно раздражающая меня улыбка.
— Всепрощение?
— Такая уж у меня работа.
— А он хоть извинялся за то, что сделал?
— Ни в малейшей степени. Он вообще ни слова не говорил о том времени или о матери — ни мне, ни Мири. Он думает, что я ничтожество и клоун, а с Мири обращается как со служанкой. По-моему, он ничуть не изменился со времен Бруклина, разве что стал старше, богаче, испорченнее и с большим успехом волочится за молоденькими женщинами. Ох, и, конечно, по политическим взглядам он чистой воды фашист. Смерть арабам, Шарон предатель, ну, как обычно.
— Очаровательно. Пол, какого черта ты тратишь на него свое время?
Он пожал плечами.
— Сыновний долг. А иначе Мири придется одной нести это бремя. А может быть, я жду, что он поставит себя в такое положение, когда я сумею помочь ему. Дать ему то, в чем он нуждается.
— Что бы это могло быть?
— Не знаю. Покаяние или возвращение к богу? Я молюсь, чтобы понять это вовремя. Между тем он мой отец. Пусть и мерзкий ублюдок, но по-прежнему часть меня, и мне приятно время от времени встречаться с ним. Тебе тоже следует попробовать.
Я ответил, что лучше сдохну, и он не стал давить на меня. Он никогда не настаивает. Остальную часть нашего разговора я забыл, а записывающий аппарат оставил в номере. Зато живо помню, как он снова появился: ворвался в номер около десяти вечера с сообщением, что мои дети исчезли.
Конечно, Амалия сразу же позвонила на мой сотовый, но, как, может, вы уже поняли, я их терпеть не могу и всегда выключаю во время встреч. Тем вечером я забыл включить его. И не позаботился сообщить ей, что остановился в «Дорчестере». Не найдя меня, она, естественно, обратилась к Полу.
Я тут же позвонил ей, конечно. Странно безжизненным голосом она рассказала мне, что случилось. Она повела детей на каток рядом с домом. Катание на коньках единственный доступный Нико вид спорта, поэтому Амалия водит мальчика на каток всегда, как только он пожелает. Обычно он просто безостановочно катается кругами, глядя вниз, на лед. Имоджен занимается фигурным катанием и вообще обожает покрасоваться. Вместе с ними отправились Крозетти и его девушка, а потом они все вместе пошли выпить горячего шоколада в «Зик-Зак». Дети закончили первыми и выбежали наружу, чтобы подождать там, — обычное дело для подростков, особенно если их мать считает, что они грубые американские варвары, недостойные, чтобы их обслуживали в цюрихском заведении даже самого низкого уровня. Взрослые допили свой кофе, съели пирожные, вышли наружу и обнаружили, что дети исчезли. Какая-то случайная свидетельница видела, как на обочине остановился «седан», белокурая женщина высунулась из окна, подозвала к себе детей, и они залезли в автомобиль — явно по доброй воле. У свидетельницы создалось впечатление, будто они знали эту женщину, иначе она подняла бы тревогу. Конечно, у меня сразу мелькнула мысль, что это Миранда. Должен признаться, на один краткий миг во мне вспыхнула радость: она вернулась в мою жизнь, пусть в роли похитительницы моих детей! Возможно, снова ее увижу.
— Я вылетаю прямо сейчас, — сказал я жене. — К семи буду.
Но она ответила, что не желает меня видеть. Сказала, что я давно должен быть приехать, что все это произошло, поскольку меня не было рядом, что я разрушил семью и из-за меня наш дом превратился во вместилище всякой мерзости. И как теперь ты можешь меня утешить? Не нужно мне твоего утешения. Ты не способен дать утешения. Хочешь знать, что я чувствую, когда твоих детей похитили гангстеры и ты свободен делать все, что пожелаешь? Я чувствую, какую я сделала глупость — захотела вырастить детей с человеком вроде тебя. Я думала: да, моя любовь способна исправить его, я накрою нас покрывалом своей любви и в пугающем мире появится крошечный уголок для нас одних. Но нет, ты не хотел этого, ты разорвал на клочки мое жалкое покрывало. И что будет с тобой теперь, Джейк, как ты станешь оплакивать своих детей? Будет ли тебе сильно недоставать их? Я в этом не уверена. Как же ты можешь прийти, сесть рядом и дать мне утешение?
И еще много слов в том же духе. Я извинялся, защищался и спрашивал: ради бога, Амалия, ты что-нибудь предприняла? Полицию известили? Я старался переключить ее внимание на практическую сторону вопроса и даже не заикался о том, что детей, скорее всего, похитили по одной-единственной причине — чтобы обменять их на Объект. Которого у меня нет и не будет, если Крозетти прав. Так мы разговаривали, словно на разных языках, словно не слышали друг друга, как это часто изображается в постмодернистских пьесах. В конце концов она сказала, что не хочет больше говорить со мной, а хочет побеседовать с Полом. Я отдал ему телефон, рухнул на постель и застыл словно парализованный, тупо глядя на письменный стол, случайно оказавшийся в поле зрения. На столе лежали груды бумаг и разноцветные папки, куда я начал укладывать плоды своих недавних юридических трудов. Заманчиво мерцал экран лаптопа, и демоны вложили мне в голову мысль: ну, у меня все-таки остается моя работа; семье конец, мне стыдно из-за этого, но все-таки… И внезапно я осознал, что такое на самом деле моя работа, и на меня накатило чистой воды безумие.
Я взревел, словно Кинг-Конг, и начал крушить все вокруг. Перевернул письменный стол; при этом кресло разбило зеркало, а компьютер отлетел в ванную. Швырнул тяжелое кресло стиля ампир в окно и попытался следом выбросить бумаги и портфель, но тут меня схватил Пол. Я, конечно, гораздо сильнее его, но он сумел надавить на какие-то точки, лишившие меня способности сопротивляться, и после нескольких мгновений мучительной, бесполезной борьбы моя ярость сменилась рыданиями. Какое-то время я кричал и плакал, а потом появилась полиция. Они приехали из-за разбитого окна, но Пол быстро договорился с ними. Слова священника обычно не ставят под сомнение.
94
«Театр шедевров» — серия фильмов, снятых по произведениям классики мировой литературы.