Ветер, срывая с одежды цементную пыль, осенним холодом прижигал раны. Играя растрепанными, спутанными, перепачканными красной кирпичной крошкой волосами, он шептал научившемуся летать человеку, что люди не птицы, и участь Икара — единственное, на что они могут рассчитывать, взлетая слишком высоко. Пробираясь под изорванную одежду, он ласково, с садистским наслаждением царапал кожу холодом, пробегал вдоль позвоночника лезвием опасной бритвы и, смеясь, уносился прочь. А Тсуна лишь увеличивал скорость, помогая ветру стать еще холоднее, еще острее и еще беспощаднее.
«Киоко-чан, только не… только живи. Я всё сделаю, чтобы ты больше не плакала. Только не… Ты нужна мне. И старшему брату… всем нам! Пусть с тобой всё будет хорошо… Только пусть ты не…» Страшное слово Тсуна не мог произнести даже в мыслях. Он отказывался верить, что может больше никогда не увидеть Сасагаву Киоко. И летел всё быстрее и быстрее, проверяя одну дорогу за другой. Призрак летела рядом, всё порываясь ему что-то сказать, но не в силах издать ни звука. Желание Тсуны узнать, что же произошло с Киоко, было в сотню раз сильнее желания Стража ему об этом сообщить. А часы медленно и неотвратимо отсчитывали минуты, которые могли стать для девушки последними… но не стали.
Тсуна резко затормозил. На одной из узких, затерявшихся в хвойном лесу дорог, он вдруг увидел одинокую хрупкую фигурку, со всех ног мчавшуюся в направлении города. Машин на трассе не было, старое асфальтовое покрытие испещряли глубокие уродливые трещины, и единственным, что было живо на этой никому не нужной, заброшенной дорожной ветке, была одинокая девушка, спешившая куда-то так, словно от этого зависела ее жизнь. Тсуна рванулся было вниз, но затормозил, взлетел повыше и осмотрелся. Машины видно не было, деревья закрывали обзор буквально через пару сонет метров, однако на отрытом участке врагов не было, и потому Тсуна вновь устремился вниз. К той, кого он узнал бы из миллиона с любой высоты…
Сердце бешено билось о ребра, кровь пульсировала в висках, складываясь в сознании единственным понятным соловом. «Жива». Всё остальное уже было не важно, и только чувство вины приглушало радость, впрочем, не в силах полностью ее уничтожить.
Киоко, мчась со всех ног по заброшенной дороге, испуганно озиралась. Короткая клетчатая юбка и бежевый пиджак, составлявшие школьную форму, были измяты, а бант на шее сбился и казался просто рваной тряпкой, непонятно зачем ставшей частью гардероба. Волосы ее были всклокочены, будто через тело пропустили разряд тока, а в глазах застыла паника, но вместе с ней — отчаянная решимость добраться до города любой ценой. Сказать друзьям, что с ней всё в порядке. Успокоить тех, кто сейчас наверняка сбился с ног в поисках…
Запястья болели, красные полосы от веревок жгло огнем, ссадины на лодыжках с каждым шагом всё сильнее прижигали нервы, посылая мозгу прошение об отдыхе. Но она продолжала бежать, зная, что друзья не найдут себе места, пока не поймут, что ее оставили в живых. Впрочем, волноваться было и не из-за чего, ведь Клаусу Хоффману невыгодно было убивать подругу Десятого Вонголы. Но никто из подростков этого не понимал, что было торговцу оружием только на руку.
Внезапно опустившаяся на дорогу тень, с каждой секундой всё разраставшаяся, напугала девушку, и она отпрянула назад. Сердце бешено забилось, но, подняв глаза к небу, Киоко резко выдохнула. Колени подогнулись, слезы навернулись на глаза, а паника прошла, уступив место благодарности и счастью.
Он пришел. Он ее не бросил. Он сумел найти ее там, где никто бы не смог…
Тсуна приземлился на дорогу в десятке метров от подруги и кинулся было к ней, но замер в паре шагов. Чувство вины всё же перекрыло радость и, глядя на чуть не плачущую, прижимающую руки к груди девушку, Тсуна вдруг осознал, что он не имеет права подходить к ней, если…
— Прости, Киоко-чан, — прошептал Савада, и Пламя на перчатках Вонголы погасло, превратив их в уютные мягкие варежки.
Киоко всхлипнула. Закусила губу. А в следующую секунду крепко обняла парня, уткнувшись носом в его шею, и едва слышно пробормотала:
— Спасибо… спасибо, Тсуна…
Без уважительного суффикса, без привычного сдержанного тона, без формальностей, всегда отдалявших их друг от друга. Она впервые в жизни позволила эмоциям руководить разумом, и отчего-то это не казалось неправильным. Савада крепко обнял дрожавшую девушку, прижав к себе и отрешенно подумав, что больше никогда и никому ее не отдаст. Просто потому, что не сможет. Ведь абсолютное доверие человека, который попал в беду по его вине, хлестало сердце окропленным кислотой хлыстом, но в то же время прижигало раны обезболивающим под названием «счастье».
— Прости, я больше тебя не оставлю, — прошептал Тсуна, крепко прижимая к себе хрупкую, беззащитную фигурку, которую ему впервые в жизни хотелось не просто поставить на пьедестал и любоваться издали, а запереть на замок в пуленепробиваемом сейфе и оберегать ото всего и вся.
— Спасибо…
Киоко снова всхлипнула, но слезы с ее ресниц всё еще не срывались. Она со всей силы жмурилась, стараясь не показать собственную слабость слишком важному для нее человеку, а он, почувствовав, что она еле держится, осторожно сказал:
— Ты… поплачь. Это же нормально… Я не скажу никому, правда.
И теплые ладони, скользнув по измятому бежевому пиджаку, позволили себе непростительную вольность. Тсуна осторожно гладил Киоко по спине, закрыв глаза и не думая о том, что делает — просто пытаясь поделиться теплом, нежностью и заботой, чтобы нервная дрожь наконец исчезла, и Киоко смогла улыбнуться. И этот простой, ненавязчивый, слишком доверительный поступок уничтожил последнюю линию обороны Сасагавы Киоко.
— Извини, — прошептала она и, еще сильнее обняв Тсуну, перестала изо всех сил стараться подавить подкатывавшие к горлу рыдания.
Горячие соленые капли упали на смуглую кожу парня, замороженную холодом ветра. Скользнув по шее и ключице, они добрались до ссадин и ласково наградили оголенные нервы жгучей болью. Но Тсуна этого даже не заметил. Он осторожно гладил Киоко по спине, прижимая ее к себе и клянясь самому себе, что из-за него она больше не прольет ни слезинки. Тонкие, чуть дрожавшие пальцы девушки сжимали изорванный воротник его пиджака, колени ее подгибались, но Тсуна крепко держал ее левой рукой, и точно знал, что ни за что не позволит упасть. Даже без пламени, даже без подбадриваний друзей, даже без поднятия боевого духа Реборном или Стражами. Он просто был уверен на все сто процентов, что не причинит Киоко боль снова.
Впервые в жизни Савада Тсунаёши поверил в себя без оговорок, без чужого влияния и без тени сомнения. Потому что впервые в жизни он принял важное решение исключительно по собственной воле, и решение это было для него слишком важно.
— Всё нормально. Иногда можно, плакать не стыдно… — прошептал он, и, стянув варежки, зарылся пальцами в волосы девушки. Осторожно и очень мягко пытаясь ее успокоить, он всё так же крепко держал ее левой рукой, и Киоко окончательно разрыдалась. Ведь он сказал, что она может немного побыть слабой, позволил больше не прятать собственные эмоции.
— Ты прости, я больше не подведу. Я… постараюсь, чтобы никто больше тебя не обижал. К тебе никто не подойдет. Я… может, и не многое могу, но с этим справлюсь, обещаю.
— Спасибо, Тсуна…
— Извини. Это я виноват.
— Неправда! — Киоко резко отстранилась, и заплаканные медовые глаза с возмущением посмотрели на Саваду. Тот растеряно моргнул, но слезы, катившиеся по щекам девушки, были сильнее ее слов, и чувство вины не желало давать слабину.
— Ты не виноват, Тсуна… кун, — привычный суффикс неприятно резанул по слуху обоих. Но первые эмоции немного улеглись, и формальности снова вступили в свои права. — Ты сделал всё, чтобы меня спасти! Согласился с условиями того человека, потом помчался меня искать и…
Киоко вздрогнула. Только сейчас она поняла, в каком Тсуна был состоянии, и это заставило ее с ужасом посмотреть в глаза парня.
— Что они сделали? Что они с тобой сделали?! — прошептала она, побледнев.
— Дом взорвали, — честно ответил Савада, всё еще придерживая Киоко. Он боялся, что она всё-таки упадет. — Но мы не пострадали. Только немного поцарапало и форму разорвало, а так всё нормально.