— Всегда есть что-то, что человеку дорого и ради чего он готов биться до самого конца, — продолжал Савада. — Хотя есть люди, которые больше всего на свете ценят свою жизнь и комфорт — они могут предать кого угодно и что угодно. Но ведь они тоже сражаются за то, что им важно. Пусть и нечестно, но это их способ сражения. Теперь я знаю, за что сражался Вольфрам: за свободу своего народа, за то, чтобы стать великим революционером, и за идеи, которые ему казались справедливыми — за очищение страны от гнета. А за что сражается Хоффман?
Вопрос поставил Хранителей в тупик. Савада, окруженный холодным молочно-белым светом, казался призраком, понимающе улыбавшимся суете смертных дней. Он больше уже ни о чем не волновался.
— Мы этого не знаем, правда? — спросил он, и трое кивнули в ответ. — Так давайте выясним. Знаете, есть еще кое-что, что я понял, когда Гокудера доиграл. Нельзя сдаваться. Никогда и ни за что. Так что мы продолжим бороться. Но у нас два варианта. Пойти к нему и начать бой, а затем воспользоваться правилом «победителей не судят» и предъявить Хоффману обвинения посмертно, — Мукуро и Хибари не сговариваясь нахмурились: слишком спокойно Савада об этом говорил, — или же перехитрить его. Я понимаю, что сделать это будет очень сложно, но, думаю, мы сумеем вывести Хоффмана на чистую воду, если придумаем такой план, который заставит его открыться. Он подал мне идею сам: камеры — лучшее средство добычи доказательств. И если мы надавим на то, за что он сражается, сумеем загнать его в угол, выбора у него не останется. Он пустит в ход артефакт. И камеры запечатлят происходящее. Но… те, кто будет в этом участвовать, сильно рискуют, — Тсуна внезапно нахмурился, и ореол белого марева разом потускнел. — Мы можем погибнуть, если будем играть в эти игры.
— С таким нерешительным пацифистом в качестве лидера — точно погибнем, — фыркнул Муккуро и, махнув на Тсуну рукой, обратился к Наги: — Мы в любом случае будем продолжать сражаться с Хоффманом. Он слишком сильно исковеркал относительный порядок. Его надо уничтожить.
— Ты считаешь, что здесь есть трусы, которые убегут с поля боя? — презрительно бросил комитетчик боссу, и Савада снова улыбнулся, а белые льдинки за его спиной заискрились на солнце сотней цветов калейдоскопа.
— Нет, Хибари-сан. Но я не имею права не оставить выбора, сказав: «Давайте все пойдем сражаться». Это каждый должен решить сам.
— Имеете, — Хаято поднялся и сложил руки на груди. — Здесь все уже приняли решение, причем давно. Поэтому просто скажите, что придумали, Джудайме. Мы все вместе поможем доработать план, а потом его исполним. Потому что здесь нет ни трусов, ни предателей, ни обманщиков. Ни тех, кто не способен драться до конца за то, что ему дорого.
Град притворился часами и начал отбивать секунды. Скрипки и гитары внимательно прислушивались к естественному шуму, непохожему на музыку, но такому приятному — как биение родного сердца. Словно враг вдруг превратился в друга и вместо похоронного марша сыграл подбадривающую мелодию. Вот только выйди на крыльцо, и он пробьет тебе череп камнем из воды. Потому что враги слишком редко на самом деле могут превратиться в друзей. И такие изменения уникальны. Одно на миллион.
— Простите, — вздохнул Тсуна. — Наверное, я и правда мог бы так сказать. Но для меня самое главное, то, за что я сражаюсь, — мои друзья и родные, их улыбки. Поэтому я не хочу и не буду ни приказывать, ни говорить что-то, не оставляя вам выбора. Я верю, что вы пойдете со мной. Но я предлагаю вам это сделать, а не заставляю. Если у человека нет выбора, ему трудно дышать, по себе знаю. Поэтому… я не хочу перекрывать кислород. Только тот друг настоящий, который сам решает быть рядом. И в любую секунду может уйти, но остается. Остальное — рабство, отношения начальника и подчиненного, даже, может, товарищество, но не дружба. Я об этом много думал. Поэтому простите, но… выбор всегда будет только за вами.
Тсуна спрыгнул с белого трона, и черные подошвы тихо врезались в серый мрамор. Хранители молча переглядывались, и напряжение, возникшее в библиотеке и немного ослабевшее здесь, но вновь возросшее после его неосторожных слов, начало исчезать. Окончательно и бесповоротно.
— В общем, помогите мне продумать план, ладно? — попросил Савада, подходя к роялю. — Давайте поймаем Хоффмана в капкан?
«Белые ходят первыми и выигрывают». Эта фраза несправедлива даже для шахмат. Выигрывает тот, кто делает последний ход, уничтожающий вражеского короля.
***
— В колодце было мало воды. Почти всю ее выжгло солнце.
Диана стояла у окна и, глядя на серое безразличное небо, вслушивалась в шум ветра. Клаус внимательно слушал ее, проверяя бухгалтерские отчеты: цифры никогда не казались ему чем-то сложным, и подсчитывать финансы он мог бы даже напившись и танцуя в молодежном клубе под «техно». Но Клаус Хоффман никогда не пил алкоголь, а танцевал последний раз на приеме по случаю вступления в права наследования — это был вальс, в течение которого молодой наследник нелегальной империи оттоптал партнерше все пальцы.
— Остатки, измученные жарой, медленно, но верно отравляли сточные воды где-то там, в глубине. По некогда зеленой пустыне давно уже никто не ходил, да и зачем? Когда-то здесь была богатая деревня, а теперь не осталось и головешек. Только мертвая земля, да вороны.
Грохот копыт по иссушенной земле всколыхнул остатки воды. Она с тихим плеском ударилась о скользкие серые камни. Солнце пробивалось под одежду путника, выжимая из него влагу, словно мечтало превратить его в египетскую мумию. Мужчина заметил колодец и дернул поводья. Конь всхрапнул, мотнул головой и нехотя остановился. Ему не нравилось это место. Эта голая земля без единой травинки, эти черные следы от давно исчезнувших домов… Солнце припекало. Конь всхрапнул и начал рыть копытом землю.
«Ну-ну, успокойся, парень», — погладив зверя по шее, пробасил воин. Ножны короткого меча сияли в желтом мареве россыпью кровавых рубинов. Мужчина спрыгнул на землю, сапоги подарили воздуху небольшой столб пыли. Колодец ждал. Конь всхрапнул и будто невзначай прихватил зубами штаны хозяина. Тот разразился руганью и отпрыгнул от животного. Янтарные умные глаза смотрели на человека со смесью непонимания и немой мольбы. Мужчина рассмеялся. «Ничего, вот сейчас напьемся и снова в путь!» Конь заржал. Пара шагов, и вот уже между его хозяином и колодцем осталось не больше метра выгоревшей земли. Голова животного ткнулась мокрым носом в плечо человека и оттолкнула того прочь. Человек возмутился. Намотав поводья на руку, он подтащил сопротивляющееся животное, начинавшее впадать в панику, к серым камням.
Вода продолжала ждать, привычно размягчая землю под собой. Старое ведро, чудом (или нет?) сохранившееся, касалось дна колодца деревянным боком. Вода в нем никуда не спешила. Лишь лизала темные изгибы древесины, не боявшиеся прогнить. Воин потянул веревку, конь заржал, ведро поплыло вверх. Мужчина наигранно-громко рассмеялся, а по его виску скатилась холодная соленая капля. Убежать или остаться? Отчего так неспокоен верный старый боевой друг? Отчего роет копытом землю, хотя ни разу не трусил перед врагом?
Ведро коснулось верхнего камня и подало сигнал о прибытии долгожданной влаги. Мужчина, не заглядывая в колодец и всё еще борясь с конем, попытался пригубить воду. Конь заржал и рванулся в сторону. Воин разлил часть драгоценной влаги и чертыхнулся. На дне ведра что-то заблестело. Натруженные рукоятью меча пальцы проникли в плен горячей жидкости и вытащили странное ожерелье. Металлические бусины напоминали миниатюрные черепки, скалившиеся на небо и будто смеявшиеся. Вместо центральной бусины застыл крошечный меч — меч без имени, ножен и господина. Воин рассмеялся. «Вот так удача! Смотри-ка, Гром, мы нашли еще один меч в помощь моему!» Похлопав по собственным бликующим алым ножнам, мужчина сплюнул и отправил ожерелье за пазуху. Небольшой меч скользнул по коже, и пот смешался с не менее соленой влагой. Мужчина вздрогнул, вытащил ожерелье, осторожно потрогал края «бусины». Они резали острее любого ножа! Снова сплюнув, он замотал опасную вещицу грязной тряпкой и спрятал за пазуху.