Савада резко отошел от Клауса. Пламя он так и не зажег, но ему казалось, что с немцем он сумел бы справиться даже голыми руками, а вот охрана… Вдруг там элитные киллеры, владеющие сильными атрибутами? Вдруг там супер-профи, как Вария?.. Савада озирался, а Хоффман преспокойно двинулся к складам. Неподалеку продолжались два боя, полные ненависти и проклятий, а вот Рёхей вскочил и закричал:
— Савада, держи его, а то уйдет!
Но Тсуна не сдвинулся с места. Он знал, что одна камера всё же ловит происходящее в объектив, хоть и не может зафиксировать звук. А значит, он не имеет права нападать первым. Но немец не обращал на парившего высоко в небе орла никакого внимания: он не знал, что орел держит в лапах аркобалено дождя, вооруженного мощнейшей оптикой, способной записать происходящее на земле даже из-под облаков. Оттуда, куда действие глушителей электрических волн не долетает.
— Вы не уйдете, — с угрозой в голосе произнес Савада, но не пошевелился. Немец обернулся и взвесил ситуацию. Тсуна ведь в любую секунду мог зажечь Пламя Предсмертной Воли и выстрелить им — тогда бы торговца ничто уже не спасло. А этого допустить он никак не мог.
— Здесь очень весело, но мне всё же стоит попрощаться, раз ты отверг мое щедрое предложение, — улыбнулся он фальшиво, а в следующую секунду из-за угла склада вышли двое охранников. Тсуна застыл как вкопанный.
***
— Киоко-чан, только ни за что не покидай усадьбу. Сиди с мамой в гостиной, пусть рядом кто-то будет. Обещаешь?
— Конечно, Тсуна-кун. Не волнуйся. Мы останемся.
— Что бы вам ни написали, ни сказали, ни сообщили… Так, нет. Оставьте все средства связи в своих комнатах. Но если всё же как-то получите сообщение о том, что мы в беде, не верьте. Вас обязательно попытаются выманить из дома, так что не верьте никаким словам. Даже если пришлют фото, где я кровью истекаю, не покидайте дом: это фотомонтаж.
— Хорошо, я всё поняла, Тсуна-кун. Мы не будем обузой, обещаю.
Он поверил ей. Десять часов назад, утром, он поверил ей. Зря.
***
Запястья девушки крепко сжимали веревочные кольца. Плотно, словно удав вокруг тела жертвы, обвивался белый шнур вокруг тонких рук, стягивал их за спиной и спускался вниз — к ногам. Лодыжки прочно фиксировали узкие веревочные полосы с массивными узлами, завязанными напротив болевых точек, но девушка всё еще могла идти, хотя каждый шаг давался ей с трудом. Ноги ее были связаны толстым шнуром на расстоянии двадцати сантиметров, и она семенила, чтобы не упасть. Число шагов при такой ходьбе возрастало, однако с каждым шагом узлы давили на болевые точки. В глазах Киоко Сасагавы застыли слезы боли, но она не плакала.
— Как?.. — беззвучно спросил Тсуна, а Киоко побледнела.
— Вы же обещали! — крикнула она Хоффману, и Тсуна резко обернулся к торговцу. Глаза его застилала ярость. Ненависть. Желание разорвать врага на сотни сочащихся кровью кусков! Таких, как тогда, в подвале пыток!..
Тсуна вздрогнул. Что-то холодное легло ему на плечи. Ледяное, мягкое… мертвое! Но совсем не мерзкое.
— Лия…
Он резко обернулся. Ненависть всколыхнулась в сотню раз больше. Зачем она пришла сюда?! Предательница!
— Правильно, mon cher Тсунаёши. Злись на меня, не на него, — она улыбалась. — Тебе надо спасти свою любимую и всех невинных жертв Меча. Злись на меня, не на него. Камера ведь снимает…
Шаг назад. Тсуна смотрел в печальные понимающие глаза и чувствовал, как ярость отступает: он просто не мог ненавидеть человека, улыбавшегося ему, как родная мать неразумному малышу. Не мог ненавидеть ту, что столько раз спасала его от самого себя. Пусть она и лгала, пусть делала это ради себя… Он тоже всегда заботился о себе, а не о Страже. Даже ни разу не попытался дать Лие воды, хотя мог это сделать. Просто не думал об этом, сосредоточившись на своих проблемах.
Эгоцентризм — главная черта любого человека. И это норма жизни.
Тсуна тряхнул головой и обернулся. А за его спиной вдруг раздался дикий рев. Словно с цепи спустили разъяренного голодного медведя. Тсуна отскочил в сторону буквально на автомате, и вовремя — воздух, где он только что стоял, рассек мощнейший удар. Перебинтованный кулак вспорол плоть ветра, лишь чудом не задев Саваду Тсунаёши. А впрочем, чудес не бывает. Есть лишь правила причинно-следственной связи.
— Это всё из-за тебя! — крикнул Рёхей, нанося удары, которые блокировал всё же вынужденный зажечь Пламя Савада.
— Может, будешь злиться на Хоффмана? — искал лазейку к спасению Савада.
— Я его не трону, иначе Киоко убьют! А ты… это ты не смог защитить ее! Я тебе верил!!!
— Братик, не надо, это я виновата! — Киоко потащили назад, Хоффман быстрым шагом удалялся с невеселой цирковой арены жизни.
— Почему ты здесь? — крикнул Тсуна, продолжая парировать удары боксера, но не нанося ни одного сам.
— Прислали письмо!.. Через… ммм… — ей заткнули рот. Заткнули рот и потащили за склад, как тряпичную куклу. А в лодыжки продолжали впиваться узлы, и из глаз девушки всё же брызнули слезы: попытки сопротивления причиняли адскую боль. Но она упорно пыталась вырваться из цепкого захвата.
А Тсуна продолжал отступать от склада под натиском молниеносных мощнейших ударов. Выбора не осталось.
— Прости, старший брат, — прошептал Савада, а в следующую секунду яркое оранжевое пламя, вырвавшееся из его перчаток, ослепило боксера. Рывок, удар, и время замерло. Устроилось на траве, рядом с упавшим ничком боксером. Удар ребром ладони в основание шеи — очень удобный прием, если надо лишить противника сознания. Вот только овладеть им на должном уровне довольно сложно: ударишь послабее — противник продолжит бой, ударишь посильнее, особенно с Пламенем на перчатках, — кто знает, сумеет ли противник когда-нибудь подняться. Тсуна точно знал, что Рёхей поднимется. Он больше не сомневался в себе.
Савада бросился в погоню, не бросив на Рёхея и взгляда. Он не проверил его пульс, не прислушался к дыханию, не посмотрел, целы ли позвонки. Он просто мчался вперед, будучи уверенным в своем ударе. Завернув за угол, Тсуна увидел бежавшего со всех ног к лесу немца, которого окружила толпа охраны, а примерно на середине этой дистанции двое довольно сильных на вид мужчин тащили упирающуюся Киоко. Серые брюки девушки были все в земле, некогда белая блуза потеряла лоск и местами порвалась, обнажив покрытую мурашками кожу.
С утра прогноз погоды обещал понижение температуры до нуля.
Тсуна на полной скорости мчался к мужчинам, будто и не очень спешившим за боссом — можно было перекинуть Киоко через плечо и оказаться рядом с хозяином в пару минут! Но они не спешили. А в глазах их застыла странная отрешенность, словно у смертников, надевающих пояса шахидов… И Савада понял, что надо остыть. Что-то во всем этом было не так.
Подбежав на расстояние пистолетного выстрела, Тсуна ожидал немедленного открытия огня, но его не последовало. Просто смуглый мужчина, очень похожий на египетских рыночных торговцев, что с громкими криками пытались всучить туристам поддельные украшения, вдруг остановился и прижал к себе Киоко. Черные глаза его будто превратились в две пугающих бездны, а пиджак распахнулся.
Савада никогда не видел ничего подобного. Он не видел людей, глядящих на врага со смесью презрения, ненависти, отчаяния, решимости, жажды жизни и обреченной готовности умереть. Он не знал, что безумный блеск в глазах смертников совсем не безумен. Араб готов был умереть и знал, на что шел. Боялся, но не собирался отступать. И наркотика в его крови не было — только вера в собственную правоту разъедала душу…
— Не подходи, иначе всё взорвется! — ломанный японский, который сложно было понять. Но не понять его всё же было невозможно.
Тсуна никогда прежде не видел поясов шахидов, начиненных тротилом, гайками и гвоздями без шляпок. Теперь он знал, как выглядит оружие почти массового поражения — небольшая вещь, способная уничтожить толпу.
— Не надо, погоди! — крикнул Савада и остановился. Напарник араба, европеец с арийскими чертами лица, выхватил из кобуры пистолет. «Хорошо, что у меня костюм бронированный», — подумал Тсуна, и словно в ответ на эти мысли немец прицелился ему в лоб — чуть ниже ярко-рыжего Пламени Неба.