— Давайте договоримся?
— Просто стой и дай нашему хозяину уйти, — араб явно не понимал японских слов, говорить с ним было бесполезно. Он повторял заученные слова, ломая их ужасным акцентом, а Тсуна думал, что же делать.
— Я отойду. Отойду! — сказал он и медленно двинулся назад. Идти спиной вперед было неудобно. Разворачиваться — опасно. И Тсуна, осторожно нащупывая дорогу, медленно выходил с линии обстрела. Как только невидимая черта была преодолена, парень развернулся и помчал со всех ног назад. Верная охрана Хоффмана праздновала победу.
Гокудера всё еще пытался нанести Такеши сокрушительный удар, но в рукопашном бою они были примерно на одном уровне. И выбежавший из-за складов Савада увидел довольно неприятную картину: мечник, вытирая с разбитых губ кровь, исподлобья смотрел на друга и тяжело дышал, ссутулившись и слегка пошатываясь. Гокудера же, стоя на одном колене чуть поодаль, не замечал, как мерзлую землю у его ног орошала алая влага, обильно покидавшая тело: капилляры в носу очень чувствительны, и сломанный нос курильщика щедро одаривал живительным кармином мертвую траву. Хаято уже собирался встать и снова атаковать, когда между ним и его целью вдруг выросла смутно знакомая фигура. Сквозь пелену ярости Ураган Вонголы осознал, что в ней было нечто очень важное, родное, то, что нельзя было просто сдвинуть с дороги…
— Гокудера, не надо! — голос долетел до подрывника словно сквозь вату. Фигура приблизилась, алое марево перед глазами начало меркнуть.
— Ты же мой друг, ты же не причинишь вреда хорошим людям, правда?
Хорошим? О ком речь? Об этом бейсбольном идиоте, пытающемся отнять у него Джудайме?! Да он не!..
— Не надо, Гокудера! Мы же друзья. Давай вернемся в Намимори, слышишь? Будем есть мороженое и запускать фейерверки. Только ты умеешь их так здорово запускать, чтобы всё небо сразу расцвело. Эй, слышишь? Не бросай меня, Гокудера.
И он услышал. Огненные блики, захватившие сознание, начали затухать. Алое марево расползлось по миру, словно дым рассеял мощный порыв вера. Что он делал? Бил Яма… Что?!
— Чёрт! — простонал Хаято и упал на землю. — Чёрт, чёрт, чёрт!
Кулаки с яростью врезались в землю, и он уже не слышал, как босс спрашивал Ямамото, в порядке ли он. Тот сплюнул, и на траву упали алые капли.
— Не в порядке, спасибо Гокудере. Но не волнуйся, я его не собираюсь трогать, если он прекратит ерунду нести. Мы все друзья, какого черта, Хаято?!
Никогда раньше Такеши не называл его по имени. Он всегда улыбался, прикидывался дурачком и урегулировал конфликты, не предъявляя окружающим претензий. Просто прятал в себе то, что сказал сейчас, под действием демонического артефакта, обнажающего самые темные закоулки душ.
— Зачем мне какое-то там место «Правой руки», что ты себе напридумывал?! Мы все друзья, в одинаковой степени! И для меня одинаково важны что Тсуна, что ты, что Рёхей… Что ты вечно цепляешься за этот «титул», как ребенок за игрушку? Очнись уже! Это не я идиот, а ты! Вместо того, чтобы дружить, хочешь служить, вместо того, чтобы искренне смеяться, зацикливаешься на какой-то чуши! Мы не коллеги, не босс и подчиненные, не Хранители и лидер мафиозного клана! Мы — друзья! Так какого чёрта, Хаято?! Для тебя что, важен только титул, а дружба — плевать на нее?! Что ты творишь всё это время? Тебе на нас что, плевать?!
Ядовитыми стрелами слова проникали в сознание подрывника. Он не отвечал — просто смотрел на собственную кровь, медленно и словно нехотя покрывавшуюся коричневой коркой. Он не хотел соглашаться с обвинениями, но не мог возразить. Просто потому, что для него самым важным было — быть нужным своему лучшему другу, Саваде Тсунаёши. И он видел лишь один способ его не потерять: стать идеальной «Правой рукой». Глупо, наивно, по-детски… Но ведь ему было всего семнадцать.
А может, уже семнадцать? И пора было начинать взрослеть?
— Прости, — хриплый тихий шепот. — Все… простите. Я просто боялся потерять дружбу…
— Ну и зря, — ответил Савада и подал ему руку. — Мне главное, чтобы мои друзья рядом были, а все эти титулы только напрягают.
— Простите оба…
— Придурок, — бросил Ямамото беззлобно, и стало ясно, что ярость в нем начала утихать. Причем очень и очень быстро — спустя пару секунд он встряхнулся, потер лицо и предпринял слабую попытку улыбнуться…
— Помогите мне, — привлек их внимание к куда более важной проблеме Савада, не дав опомниться. — Киоко-чан в заложниках. Снова. И охрана угрожает ее взорвать.
Парни переглянулись. Общая опасность всегда сплачивала их куда лучше задушевных разговоров. А потому, кивнув друг другу, они со всех ног бросились к складам, на ходу проверяя оружие.
========== 43) Фатуум ==========
Дождь успокаивал. Он шел только в одном участке поляны и расслаблял, расслаблял, расслаблял… Ласточка, кружившая над двумя мужчинами, отступавшими к лесу с пленницей, распыляла на них едва различимые частицы голубого Пламени Дождя. И этот успокаивающий дождь следовал за охранниками Хоффмана неотступной пеленой. Сам немец давно растворился в лесу.
Мужчины зевали, не в силах противостоять мощнейшему нейролептику. Их ноги словно наливались свинцом и отказывались двигаться. Руки всё меньше сжимали запястья девушки. Киоко тоже зевала, и, казалось, могла заснуть в любую секунду. Внезапно ласточка спикировала вниз, подчиняясь приказу своего хозяина, и несильно клюнула девушку в ногу. Та встрепенулась, один из охранников вяло махнул рукой. Боль — лучший психостимулятор, способный разбудить кого угодно. И потому ласточка девушку не щадила.
Раз за разом птица взмывала вверх, осыпала врагов успокаивающими голубыми искрами и пикировала вниз, неизменно нанося мощный удар клювом по и так впивавшимся в болевые точки узлам веревки. И Киоко, попадавшая под умиротворение дождя, приходила в себя от боли. А ее охранники всё больше расслаблялись и уже даже не замечали проносившуюся у самой земли птицу.
Палец араба соскользнул с кнопки детонатора. Ласточка пролетела перед Киоко и клювом вспорола кожу на ее груди. Девушка, осознавшая, что ей дали шанс, рванулась в сторону. Один короткий рывок, и тело пронзила адская боль. Затекшие руки будто прокололи сотни игл, ноги взорвались тупой пульсирующей болью, словно их переломали и оставили без гипса. Киоко не вскрикнула — только слезы брызнули из глаз с новой силой. Она откатилась в сторону, а осознавшие, что лишились добычи, мужчины кинулись за ней, но… было уже поздно.
Пара точных движений, расчертивших воздух оранжевыми вспышками, и они оказались на земле. Без сознания, как недавно Сасагава Рёхей. А Тсуна, не глядя на врагов, кинулся к пытавшейся откатиться подальше Киоко. Ямамото вернул ласточку — единственное оружие атрибута дождя, что взял в этот раз с собой, а Гокудера кинулся к потерявшим сознание охранникам — проверять, нет ли у бомбы таймера. Его не оказалось, зато парень смог от души, очень крепко связать руки араба собственным галстуком, предварительно разминировав пояс смертника. А Ямамото тем временем копошился неподалеку, пытаясь связать немцу и руки, и ноги. Только вот если руки удалось обмотать галстуком, что делать с ногами парень не знал, и решил воспользоваться шнурками жертвы — галстуков у охраны Хоффмана не наблюдалось.
Пока в одной части поля время неслось вперед семимильными шагами, в другой оно попросту замерло.
— Погоди, сейчас, Киоко-чан, я тебя развяжу, — Тсуна тараторил как заведенный, осторожно пытаясь распутать узлы, а девушка лежала на боку, судорожно всхлипывая, и кусала губы. Не от боли — от чувства вины. Вот только ее никто ни в чем не винил.
Наконец Тсуна понял, что узлы завязаны слишком крепко, прошипел что-то неразборчивое, а затем пережег Пламенем веревку, соединявшую лодыжки девушки. Стало легче — веревка неохотно начала поддаваться. Наконец освободив Киоко, словно бабочку из куколки, он отшвырнул мерзкую веревочную гадюку и прижал девушку к себе. Крепко. Словно обещая никому никогда не отдавать.
— Прости, Тсуна, я не думала… — пробормотала она, всхлипывая. Слезы катились по щекам, хотя боли не было, и это било по Саваде даже сильнее, чем слезы боли. Потому что она винила себя в его промахе. Но в промахе ли?..