Мы с Томой внимательно смотрели вокруг и учились. Временно недвижимая Тома – теории, я – практике. Учиться пришлось всему: правильно лежать, сидеть, ходить, бегать, прыгать. Как детям, все приходилось открывать заново. Мы занимали в местной иерархии нижнее положение. Это значит – постоянные тычки, толчки, укусы, рык по поводу и без. В стае у каждого было свое место, отвоеванное у других. Чем ближе к вожаку, тем почетнее. Мы оказались с краю.
Сначала показалось, что люди-волки вообще не моются. Они вылизывались. Где-то сами, где-то друг дружку – до чистоты, до блеска. Поскольку никаких емкостей с водой в пещере не было, а наружу нас не выпускали, томил страх, что однажды придется делать так же. Даже думать о таком мерзко.
Вода быстро отыскалась. В наблюдении за новыми «сородичами», меня посетила мысль тоже пролезь по одному из ходов вглубь горы. Я рискнул. Меня никто не остановил. Ободренный, я продрался сквозь острые выступы. В расщелине обнаружился ручей, текущий сквозь камни, там пили и мылись.
Когда прозрачная ледяная вода оказалась в ладонях… Вот оно, счастье. Я хлебал, как каторжный, и не мог остановиться. Затем с непередаваемым чувством мылся, расчесывая кожу до кровавых полос. Затем задумался, как протащить Тому сюда.
Обратно я полз осторожно. Тома по-прежнему лежала на животе, иногда чуточку поворачиваясь то в одну, то в другую сторону: тело требовало хоть какого-то разнообразия.
Объяснить я ничего не мог, просто бесцеремонно повернул Тому на бок, подняв ее лицо к моему правой ладонью, и губы впились в губы.
Ее глаза выпучились. Лицо залилось краской. Непередаваемое изумление боролось с возмутительной нелогичностью происходящего. Тело дернулось в механической попытке отстраниться. Мои руки держали крепко.
Тома почувствовала вкус воды. Да, у воды есть вкус. Еще какой. Тома бережно приняла, впитав и выпив все, что я принес во рту. Больше не в чем. Она поняла. Ее лицо осветилось улыбкой, одновременно конфузливой и благодарной. Я накрыл ее готовые распахнуться губы ладонью:
– Тсс!
Мы оба все понимали. Никто нам не поможет кроме нас самих. Только вместе выживем или погибнем. И плевать на условности.
Я сходил за второй порцией. А утром в узкий обдирающий лаз тащил за собой Тому, которая упорно ползла, несмотря на дикие боли.
Вода оказала животворящее действие. Тома пошла на поправку ускоренными темпами. За пару дней она научилась самостоятельно выкарабкиваться из пещеры по надобности, затем стала ходить, как здесь принято, опираясь на ступни и ладони. Забавно задрав крепкий задик, перебирала руками-ногами, расхаживая по пещере.
– Как же трудно! – находил меня ее шепот, когда никто не слышал. – Все время хочется встать и пойти нормально.
– Я тебе встану! Рррр! – вместе со словами раздавался мой наставительный рык.
Если кто-то был неподалеку, я мог даже куснуть легонько, чтоб окончательно сойти за своего.
– Хотя бы на колени опуститься, все легче, – продолжала ныть Тома. – Почему они не ходят на коленках?
Представив человолка со сбитыми в кровь коленями, как у меня в детстве, я улыбался. Стоило проявиться чужому вниманию к нам, улыбка превращалась в оскал.
Намучавшись, Тома подсаживалась ко мне.
– Ну, не повезло мне родиться обезьяной, – падало не требующее ответа.
– Век живи – век учись, – закрывал я вопрос.
Приятно чувствовать себя мужчиной в обществе, где ум и сила мужчин обрели достойное применение. Вообще, здорово ощущать себя мужчиной – самым главным и самым важным в отношениях. Здесь было так. Мне нравилось.
Или просто надоело быть девочкой?
Меня стали брать на охоту и на поиски другой пищи. Несколько самцов приглядывали, учили правильно рыть, добывая корнеплоды и червей, отличать съедобное от несъедобного, хотя поначалу несъедобным я считал все. Выяснилось, что медуница (известный мне цветочек, розовый, когда молодой, и синий, когда давно распустился) – прекрасный заменитель салата, пятнистые листья медуницы шли на ура. Кислый дикий щавель тоже стал привычным и вкусным. А улитки, ползающие по листьям – просто деликатесом. Насколько я знал, в них полным-полно белка. И каких-то микробов, как когда-то слышал, но в нашей битве за жизнь микробы, видимо, погибали первыми. Не знаю, что перевешивало – везение, возможности организма или воля к жизни.