Значит, людей в горах много, и у них есть оружие. Или их мало… но у них есть серьезное дальнобойное оружие. Учтем на будущее. А пока не следует забывать: на расстоянии никто не отличит меня и Тому от прочего зверья, и удачный выстрел положит конец надеждам.
Довольная стая заночевала у того же водопада. Трофеи сложили в общую кучу, несколько высокоранговых самцов окружили ее своими телами, не доверяя никому, включая друг друга. Не завидую тому, кто покусится на добычу.
В горах солнце закатывается быстро. Оно почти падает за горизонт. А еще – на высоте холоднее. Значительно холоднее. Мы это почувствовали. Все кучковались, жались, сворачивались клубком. Мы с Томой прижались друг к дружке, даже обнялись, увеличивая площадь соприкосновения. Раньше мы так не делали. Но раньше не было так холодно.
– Один индеец под одеялом замерзает, – вспомнил я фразу-довод из очень старого фильма. – Два индейца под одеялом не замерзают.
– Логично, – откликнулась Тома, сильнее вжимаясь и кутаясь в мои объятия. – Особенно, когда одеяла нет.
Стая быстро затихла. Слышались храп, хрип, сопение, шмыгание носом. Одно из них то и дело происходило за спиной Томы – там мерз и дрожал от ночного холода ее спаситель.
– Чапа, – услышал я шепот.
Налитые дремой веки приподнялись: в меня упирался взгляд, где сна – ни в одном глазу.
– Я так не могу. Ему холодно.
– Всем холодно, – отмахнулся я от девчоночьего каприза. Вернее, попытался отмахнуться.
– Он замерзнет.
– Они привыкшие.
– Посмотри на других. У всех есть, к кому прижаться. У Смотрика нет никого.
– И что? – Я свел брови.
Тому мой хмурый вид не пронял.
– Чем больше индейцев, тем теплее, – конфузливо улыбнулась она.
И что я мог возразить?
– Рр, – пронесся в сторону парнишки тихий оклик.
– Рр? – непонимающе вскинулся он.
– Рр! – мой загребающий мах рукой пригласил его к нам.
Смотрик все еще не решался. Недоверие боролось с радостью. Недоверие, наученное опытом, побеждало.
– Рр! – в приказном порядке я указал за спину Томы.
– Рр?! – все еще не верил он.
– Грр! – гневно завершил я дискуссию, давая понять, что повторных приглашений не будет.
Смотрик зашевелился, растирая затекшее и подмороженное.
– Спасибо, – прошептала Тома, чмокнув меня в щеку.
Я высвободился, поджал похолодевшие колени почти до подбородка и отвернулся, не желая видеть, как новоявленный сосед устраивается на новом месте.
Тома прижалась к моей спине, тепло обвив руками и ногами.
Смотрик таким же образом расположился за ней, его длинная рука накрыла ее руку, накрывавшую меня.
Недвижимо полежав так некоторое время и действительно согревшись – не то от жара, исходящего от млеющей Томы, не то от пламени мыслей – я жестко объявил:
– Переворачиваемся.
Открывшиеся Томины глаза, затянутые поволокой, с любопытством поглядели на меня, но возражать не осмелились.
Все повернулись на другой бок. Теперь мою спину зверски морозило, зато я был спокоен за Тому. И сразу уснул.
Глава 3
Есть такое философско-географическое понятие на востоке – Шангри-Ла. Рай на земле. Его искали все. Нацисты посылали в Тибет экспедиции, буддисты указывали им в сторону гор, дескать, вон там она самая и есть, ищите и обрящете… может быть. Про себя посмеивались: Шангри-Ла – понятие больше духовное, чем материальное. Но человеку западного склада ума понять это сложно. И люди ищут. Уж сколько лет. Веков. Тысячелетий. Свой потерянный рай. Ищут, не щадя ни жизней, ни сил, ни времени – в безумно-несбыточной надежде вновь обрести его. Чтоб успокоиться. Потому – нет им покоя. Бедным. Не знающим, где искать. Не ведающим, что творят. Впрочем, почему – им? Нам.
Трудно, очень трудно принять… не понять, а именно принять, что наш покой, наш рай – внутри нас.
И ад внутри. Мы носим его с собой. Так и живем.
Мне могло быть очень хорошо в сложившихся обстоятельствах. А было плохо. Вместо радости жизни и порхания беззаботным наслаждающимся мотыльком – груз решения взрослых проблем. Одно накладывалось на другое. Построение планов о пути назад, на свою Землю. Организация поисков исчезнувших членов команды, к которым я даже не знал, как приступить. Мечты о самоотверженной Зарине, увезенной в башню и, наверное, потерянной для меня навсегда. Тревога за Тому, взрослевшую не по дням, а по часам. И без того не маленькая девочка, в новых условиях она просто расцвела. Я боялся, что произойдет нечто непоправимое. А отвечал за нее – я. Что скажу Малику при встрече? Сейчас именно он стал для меня главным авторитетом. Мужчиной, мнение которого было важнее прочих. Кратким появлением в моей жизни Малик заставил меня отбросить детство и тоже стать мужчиной. Ну, попытаться стать.