Эти семейные распри я и слышал, сидя в своей комнате при магазине, за тонкой дверью. Оба раза победил сын, а старик оставался поверженным. А третий спор окончился для старика гибелью.
Я слышал и третий спор. На этот раз пришедший из тюрьмы сынок потребовал умопомрачительную сумму — двадцать червонцев. Он ссылался на какой-то свой бильярдный долг.
— Это долг чести, папаша! — басил он за дверью. — Нашей фамилии угрожает позор. Читайте Льва Толстого, роман «Война и мир», там граф Николай Ростов проигрывает в карты тридцать тысяч царских золотых николаевских денег, и отец, старый граф, безропотно платит за сына долг. Он не желает, чтобы сыну, молодому графу, побили морду, поэтому платит. Морда сына для него дороже денег, это настоящий отец! А вам все равно, если мне побьют морду. Стыдитесь, папаша!
— Пускай граф платит, если ему нравится! — визгливым голосом кричал в ответ старик. — На графа работали крепостные, у графа было много лишних денег, а у меня их нет! Слышишь ты, босяк, я не буду платить никаких долгов за тебя!
— Не будете? — зловеще переспросил сын.
— Не буду! — взвизгнул старик.
Из магазина они вышли вдвоем, доругиваясь на ходу. Я запер за ними дверь. Меня тревожило неясное предчувствие беды, на месте хозяина я дал бы сыну двадцать червонцев, очень уж решительный был у него тон сегодня.
В пятницу мы не торговали, весь день я провел в старом городе на базаре. Поздние, осенние базары особенно были богаты и многолюдны в Средней Азии: убрав урожай, селяне съезжались в город, сбывали плоды своего труда и веселились в чайханах под звуки дутаров[14] и бубнов. А небо уже хмурилось, изредка сеяло тонким дождем, ветер, шурша по халатам и чалмам, дул все порывистее, нес холодную сухую пыль.
В субботу, после обеда, в магазине появился младший совладелец торговой фирмы — сын. Мы с приказчиком переглянулись: ему надлежало быть в тюрьме, а не в магазине.
— Как торговля? — осведомился он, оттопырив нижнюю толстую губу. — Сколько в кассе?
— Девяносто два рубля с копейками, — ответил приказчик, помедлив.
— Давай!
— А что скажет Матвей Семенович?
— Давай, говорят! — заревел младший компаньон, открыл кассу, забрал выручку, прошел в мою комнату, пересчитал ящики с товаром и удалился.
— Интересно! — сказал я, когда дверь за ним закрылась.
— Ничего интересного, — ответил приказчик. — Просто он пообещал сунуть кому-то в тюрьме, вот ему и дали отпуск на два дня.
— Но куда он девал старика?
Услышав мой вопрос, приказчик побледнел. Глядя на него, побледнел и я. Мы оба подумали о страшном убийстве.
— Надо заявить, пока он не успел еще скрыться, — сказал приказчик. — Побудь в магазине, а я схожу в милицию.
Пока он ходил, к магазину подъехал извозчик, в коляске сидели Борис Матвеевич и Агриропуло, владелец конкурирующей торговой фирмы, худой остроносый грек с черными птичьими глазами, очень близко посаженными друг к другу. Молодой хозяин повел конкурента в мою комнату, где хранились ящики с товаром, между ними начался торг.
Хозяин продавал склад при магазине сразу весь, оптом. Он торопился, ему нужны были деньги, немедленно, вот сейчас, а хитрый грек этим пользовался, открывал ящики, находил в товаре какие-то изъяны, качал своей птичьей головой и прищелкивал языком. Я холодел, слыша, как молодой хозяин уступает ему ящики за полцены. Вернулся приказчик, я шепотом сказал ему:
— Продает склад.
— Пусть!
Приказчик безнадежно махнул рукой.
— А старик?
— Старика нет больше. То есть он жив, он сидит в тюрьме. Вчера сынок отправил папу в тюрьму и теперь полный хозяин.
Отправил папу в тюрьму! В этом было что-то уродливое, противоестественное, невыносимо противное; я вышел на улицу, чтобы не слышать жадного, нетерпеливого баса хозяина и стрекочущего тенорка Агриропуло. Потом я бегал за тремя арбами, грузил ящики, арбы уехали, хозяин ушел с карманами, полными червонцев, мы с приказчиком остались одни в магазине, приказчик сказал:
14