«Это» является текстом, который своими многочисленными повторами и удивительным языковым ритмом может воздействовать гипнотически, если читать его на едином дыхании. Его языковые обороты и выражения, кажется, постоянно становятся генераторами новых языков. Впрочем, если верить Ингер Кристенсен, она начала писать «Это» совершенно случайно.
Был май 1967 года, я писала «Азорно». И тут это неожиданно случилось. В тот день, когда роман был завершен и я сидела и раскладывала листы рукописи и упаковывала их в конверт, у меня неожиданно вырвалось: «Это. Это было — и всё на Этом» — И весь вечер я, не переставая, работала над тем, что стало началом «Это»[6].
«Это. Это было… и всё на Этом. Так Это началось. Оно есть. Идет дальше. Движется. Дальше. Возникает. Превращается в это и в это и в это. Выходит за пределы Этого. Становится чем-то еще. Становится [чем-то] большим. Сочетает Что-то еще с Тем, что вышло за пределы и Этого. Выходит за пределы и этого. Становится отличным от чего-то-еще и вышедшим за пределы этого. Превращается в Нечто. В нечто новое. Нечто постоянно обновляющееся. Которое тут же становится настолько новым, насколько Это только может быть. Выдвигает себя вперед. Выставляет себя напоказ. Прикасается, испытывает прикосновения. Улавливает сыпучий материал. Растет все больше и больше» (Это. Перевод А. Прокопьева).
Быстро пришло понимание того, что результатом будет что-то вроде рассказа о творчестве. И по тому, как двигались мои краткие фразы, и по тому, как они все время взаимодействовали друг с другом и с собственным движением и только движением, я видела, что они стали бы страшно сопротивляться, если бы я вдруг ни с того ни с сего навязала им какого-нибудь человека, город или что-либо еще по своему произволу. Мне пришлось начать все сначала и наращивать текст постепенно, так, чтобы дело шло естественным образом.
Затем я задумалась над фразой: «В начале было слово, и слово стало плотью…» — я подумала: если бы можно было помыслить немыслимое, — что плоть могла говорить, что одна клетка могла посылать сигналы другой клетке, — то весь бессловесный мир обретал следующее невозможное (для человеческого сознания невозможное) знание: в начале была плоть и плоть стала словом…
В попытке утвердить одновременно оба эти положения, эти парадоксальные исходные предпосылки, я начала создавать то, продуктом чего являлась сама.
В начале я фактически допустила, что меня как бы нет, что это («я») являлось просто некой говорящей плотью, допустила, что я просто некий побочный продукт становления языка или мира. Поэтому первую главу я назвала Prologos. То, что (пусть и фиктивным образом) лежит вне слова, вне сознания. Окружение, допущения, точки зрения. Театральный пролог.
Изначальное «это» в «Prologos» выступает как нечто чисто потенциальное, которое может обозначать что угодно и стать чем угодно. «Это» вводит как языковой, так и естественный процесс сотворения, который становится все более определенным и дифференцированным по мере того, как «механизм» стихов захватывает все большее пространство вокруг себя, что прослеживается и в графическом представлении главы «Prologos». Первые части текста предстают как единый большой блок из 66 строк, которые постепенно делятся на меньшие блоки, чтобы завершиться 66 отдельными строками в заключении главы.
6
Здесь и далее цитируется Ингер Кристенсен «В начале было слово» в переводе М. Горбунова.