На каком же языке пел Бабек свою песню? Есть авторы, оспаривающие доказуемость его национальной принадлежности. Персидские ученые пытались доказать, что он принадлежит к небольшому народу, который говорил на одном из диалектов фарсидского.
Но известный иранский ученый Сеид Нафиси, являвшийся рьяным ревнителем своего народа, все же был не в состоянии игнорировать истину. Он пишет, что отец Бабека был родом из Тебриза, а мать из селения Билалабад в окрестностях Ардебиля. Бабек плохо говорил на фарсидском... Это слова Сеида Нафиси. Но на каком же языке говорил он хорошо, каков же тогда родной язык Бабека?
И тысячу лет тому назад и сегодня, в Тебризе и в Ардебиле, говорят на языке, от которого произошел современный азербайджанский язык. Ахеменидская, Римская, Парфянская, Селевкидская и Сасанидская империи, способствовавшие широкому распространению иранских языков, не смогли до конца стереть язык, который существовал в Азербайджане до распространения индоевропейских языков.
Любопытны в этом смысле сведения арабских историков. Они пишут, что еще во времена пророка Мохаммеда, когда первые арабские войска пришли в Азербайджан, они встретились здесь с тюрками, основным населением, проживающим здесь. Бабек был представителем именно этого этноса. Именно поэтому он смог повести за собой народ, объединить его под своим освободительным знаменем.
Песнь свою Бабек пропел на тюркском-азербайджанском языке. И мы поем свою песнь на этом языке, на этом языке будут петь эту песню наши дети, внуки, правнуки,
В душе у каждого человека есть своя песня о Родине... Один поет ее в сердце своем, другой запечатлевает ее на земле своей, какой бы суровой и каменистой она не была.
Воспоминания. В первые дни войны будущему отцу моему осколком раздробило руку, которой прикрыл он свое сердце. После лечения в Киеве, а затем в Саратове он возвратился домой в село. Тогда ему было 22-23 года и был он еще холост. Пальцы остались слепленными, ладонь не разжималась, Военком хотел вновь послать его на фронт, пытался разжать ему ладонь, разорвать пленку, стягивающую пальцы, подобно утиной перепонке, но только покалечил едва зажившую руку - отцу пришлось снова лечиться, но пальцы так и не разошлись.
Отец вынужден был остаться в деревне. На нем была большая семья, старые родители, сестры... Братья - на фронте. Надо кормить семью. И он запрягся в работу с изувеченной рукой.
Трудился в поте лица. По прошествии многих лет пальцы постепенно стали разжиматься, ладонь раскрылась. Отец мой сумел вырастить и воспитать четырнадцать детей.
Я любил смотреть, как мой отец пашет и жнет. В горах, среди горных круч, на месте древнего поселения, на пару с соседом, отец разбил огород. Внизу зиял бездонный обрыв и только слышался звук журчащей между скал речки. Выше темнели глухие леса... Мне, мальцу, доставляло особое удовольствие ночевать в этом огороде, над головой были только звезды, вдали, внизу, мерцали блеклые огни разбросанных у подножия гор селений. Казалось, нас подвесили на всю ночь между этими неземными и земными огнями.
Рано утром приходил отец вместе с нашим соседом Агаларом... Агалар-киши был очень нетерпелив. Вскопнет впопыхах одну-другую грядку картофеля, потом заберется в тень: "Выкурю-ка одну сигарету". Отец мой не разгибал спины. Погодя и Агалар-киши присоединялся к нему, усердно включался в работу, но через полчаса или час внезапно останавливался: "Жарко, может перекусим, передохнем?"
Отец не откликался. И так до полудня, и от полудня до вечера, не спеша, не поднимая головы, продолжал работать.
Во время сенокоса подбирались самые искусные косари. Выбирали большой участок и начиналась совместная косьба: казалось единым взмахом косы скашивался целый склон горы. Вошел в ряд косарей, нарушать порядок нельзя! Замешкаешься - идущий сзади врежется в пятки. В воздухе слышится звук работающих кос, опьяняет аромат скошенных трав.
Прекращается гомон молодежи, никаких звуков, кроме косьбы и так час, два, потом замечаешь, кто-то не выдерживает взятого ритма, выходит из строя, в изнеможении валится на скошенную траву. Отец мой был одним из тех, кто оставался до самого конца. Он не торопился, действовал неспешно и в этой выверенной неторопливости ощущалось удовольствие, которое он получал от работы: "Не суетись, делай все с толком"...
Сейчас, когда накоплен опыт жизни, когда с сегодняшнего ее перевала оглядываюсь назад, я понимаю подоплеку этого отцовского спокойствия. Работа была для него другом, собеседником. Если даже ты вспотел, работу не снимешь, как мокрую рубашку, не бросишь как косу под дерево, не уляжешься спокойненько под дерево - работа и жизнь неотделимы, пока есть жизнь, есть работа. А раз так, следует подружиться с работой, понять ее язык, соотнести ее с ритмом собственной души. И отец нес свою лямку, не снимая с плеча, нес с достоинством, неторопливо - он понимал, что бремя это он должен нести до конца жизни. Так было раньше, так будет и впредь!
Когда человек получает удовольствие от своей работы, сама работа становится праздником. Песня моего отца - была его нескончаемой бесконечной работой. День и ночь, без перерыва, не останавливаясь пел он свою песнь, пел земле своей. И земля откликалась на эту песнь, под его песню она засыпала, под его песню просыпалась.
ИЗ УВИДЕННОГО В ПУТЕШЕСТВИЯХ. В Самарканде, ранней весной, после полудня, я уединенно бродил по древнему городищу Афрасияб - зеленеющая по холмам молодая трава, казалось, ничем не отличается по цвету от изумрудных куполов Эль-Регистана, Биби-ханум, Гюр Эмира.
С этих холмов открывался вид на одно из чудес, созданных человечеством, - поразительные памятники Самарканда. За памятниками раскинулся полумиллионный современный город. Взгляд мой притягивал Афрасияб. Я брел по тропинке между могил, и мной овладело странное чувство близости к этой земле. Я понимал, что иду не по обычной земле, а по одной из самых славных столиц тюркского мира. Земля была такой мягкой и податливой, что, казалось, если ступишь чуть сильнее, по колено провалишься в землю. Зеленеющая трава была усыпана многочисленными маленькими цветами, лепестки которых были цвета самаркандских куполов. Казалось древний мир из глубины веков смотрел на меня миллионами глаз, казалось цветы эти что-то говорят мне и стоит обратиться к ним, что-то сказать, они поймут меня, откликнутся...