о они и есть, только увидеть их действительно бывает непросто, (в отличии от ментов, которых можно найти там, где они никому не нужны, и, уж конечно, там, где вам вдруг понадобится мент, будьте уверены – днем с огнем – не найдете!. Но, о ментах потом, как нибудь…)они дневной свет очень не любят,так как почти всю свою жизнь проводят под землей, а в свободное время стараются на свет Божий не показываться. Их задача заключается в том, чтобы удерживать поезд на месте, пока пассажиры не зайдут в вагоны или не выйдут на перрон. А вы что, не знали, что у поездов нет тормозов?! Ну да, знали, да только не знали, почему поезд стоит на остановке, как вкопаный… Вот эти хлопцы его и держат. В кабине машиниста есть дырка в полу, как раз такая, чтобы руку вниз просунуть. Технология, значит, такая. Поезд подьезжает к станции, помошник машиниста просовывает руку в дырку, которая в полу, и хватается за шпалу (она у него специально выращена такой, чтоб дотянуться можно было). С первого раза, конечно, удержаться не удается, но, поезд все-таки тормозит, а уж когда у помошника получается вцепиться в шпалу своей знаменитой помошниковой «мертвой хваткой» – поезд стоит на станции, как корабль на якоре. На фабрике, где производят помошников машинистов, кроме определенных изменений в генетическом коде, позволяющих отрастить и использовать так называемую «захватную руку», в мозг им внедряется особый орган, который при тряске выделяет в кровь лошадиную дозу морфина для обезболивания, и, так сказать поощрения к действию (В смысле, к захвату шпалы. А иначе как заставить человека сунуть свою собственную руку под колеса, на рельсы, и уцепиться там за что– нибудь?). В результате этого, все помошники машиниста – прожженые наркоманы– опиатчики, только и мечтающие, чтобы их как следует тряхануло. Естественно, после вживления этого дополнительного органа, в черепе помошника машиниста остается не слишком много места для мозгов, да и те, кстати, наглухо убиты выделяющимся при тряске наркотиком. Именно поэтому, помошники машиниста – существа крайне тупые, и, если во что вцепятся, ни за что это «что» не отпустят. Иногда, поезд отправляется, громыхая оторванной шпалой, которой победно размахивает под кабиной рука помошника машиниста. Во избежание подобных инцендентов, на всех станциях метро, под каждой платформой, сидит специальный сотрудник, который, в случае затруднений с отправкой поезда, начинает лупить по руке помошника машиниста гаечным ключом. Должность эта называется «отцепщик». Работа у бедняг незавидная, нервная, сопряженная с риском получения производственных увечий, и даже с риском для жизни. Никто из отцепщиков не хочет попасть под руку разьяренного помошника машиниста. Однако, стоит заметить, что такие случаи постоянно случаются, правда, метрополитеновское начальство их замалчивает, а чтобы обьяснить зевакам присутствие на рельсах изуродованного до неузнаваемости человеческого тела, распространяет лживые слухи о самоубийцах, прыгающих с платформы под поезд. Вы их, наверняка, не раз слышали. Сами отцепщики органически ненавидят помошников машиниста (есть за что), и при каждом удобном случае отбивают им руки не только табельным гаечным ключом, но и вообще всем, что под руку подвернется. Иной раз паяльной лампой жгут, или тыкают в ненавистную руку оголенными кабелями, находящимися под высоким напряжением. Были случаи, даже кислотой поливали. Правда, последствия такой отцепки могут быть весьма непредсказуемыми – один раз кислота проела дорожное полотно, и поезд сошел с рельс. То-то смеху было. Вообще, с рельсами подчас происходят странные события. Вы про «рельсовые войны» слышали? Ага, слышали. Партизаны, говорите, или доведенные до ручки работяги на рельсах, как мухи на дерьме сидят? Как же! Это происки окончательно вышедших из строя и сошедших с ума помошников машиниста. Работают они на износ, из мозгов от постоянной тряски и морфия получается коктейль-болтушка из, собственно, мозгов и морфия, кому руку отобьют так, что она уже ни на что не годится, а кому пронырливые отцепщики ее бензопилой по локоть оттяпают. Некоторых, правда, списывают из-за лишнего рвения к работе. Это когда они посреди тонелля поезд останавливают. Вы, небось, сами минут по –дцать в душном вагоне куковали, пока машинист найдет что-нибудь потяжелее и дотянется до руки, судорожно сжимающей шпалу. Это, как правило происходит на длинных перегонах. У помошника машиниста за время, пока поезд едет, случается ломка, кумары его достают. Встряска ему нужна, чтобы морфий выделился – вот он, доведенный чуть-ли не до самоубийства и начинает за все, что под руку попадется, хвататься. А под такую клешню попробуй, попади. Вобщем, и машинисты своих помошников недолюбливают, а иногда, улучив момент, выкидывают пинком из кабины на рельсы – и деру! Не думая даже о том, как они на следующей станции поезд остановят. Случалось, что и мимо проезжали, помните, несколько случаев было? Помошники в тонеллях дичают, сбиваются в стаи, некоторые, правда, в эти стаи сами приходят – те, у которых ресурс исчерпался, или захват в негодность пришел. Чем они там занимаются, неясно. Иногда слышно, как они головами о стенки тонелля бьются– морфий вырабатывают, и еще обходчики часто видят пропиленные через равные промежутки рельсы – это дикари их подпиливают для того, чтобы их пока еще исправных коллег в поездах сильнее трясло. Рельсы чуть ли не каждую ночь меняют, иногда наиболее отважные сотрудники метрополитена, а так-же большинство отцепщиков собирают карательные отряды и насильственно сокращают поголовие популяции подземных наркоманов. Иной раз, говорят, такие кровавые бойни в метро случались! У помошников ручищи на два метра перед собой ничего живого не подпустят, но у отцепщиков – гаечные ключи, паяльные лампы, бензопилы и ведра с кислотой. Вот это и называется «рельсовая война». От «Гринписа» отделилась некая часть, называющая себя «Общество ненавистников гладких рельс», целью своей эта организация ставит защиту от разного рода посягательсв на частную жизнь одичавших помошников машиниста. Да ну их, они все там наркоманы, да и выходить мне пора, приехали. Вот никогда не мог понять, кто же двери в вагонах открывает-закрывает, вроде стенка вагона тонкая, спрятаться негде… Ладно, газетку я так и не прочел, зато на работу приехал. Работаю я на телевидении, в Центральной аппаратной, звукоинженером. Телевидение, где я работаю, похоже на такой большой ящик, в котором у вас дома всякие картинки показывают – это у вас тоже телевидение, только маленькое, домашнее, а здесь, где я работаю, оно большое, в нем даже работать можно, что я и делаю. Вы, когда смотрели в свое маленькое телевидение, наверняка видели там много всякой чепухи. Чепухи, конечно, и здесь много, но здесь она большая, как и все наше телевидение. Раньше, меня удивляло такое количество чепухи, да еще собранной в одном месте, а теперь привык. Каждое утро, приходя на телевидение, я показываю свой пропуск стоящему на входе менту, которого давно знаю в лицо. Конечно, всех ментов делают на фабрике, там же, где и помошников машинистов, и все они на одно лицо. Что чрезвычайно удобно для всех тех, кто не менты. Ведь даже один раз увидев любого, произвольно выбранного из копошащейся, кишащей ментовской массы мента, и запомнив хорошенько его рожу, вы никогда не перепутаете мента с нормальным человеком, даже если мент не одет в свою ментовскую форму, или даже совсем ни во что не одет. Он теперь навсегда был, есть и будет для вас самым что ни наесть ментовским ментом, даже если вырядится в костюм Рождественского Чебурашки-Убийцы с Заводным Моторчиком И Клювом Сзади. И старый ли это мент, молодой ли, действующий или списанный – у него на лице написано, что это мент. А внизу, более мелкими буквами, его ментовское звание, серийный номер и отделение приписки. Ну да ладно. Вот, у мента, сканирующего мой пропуск своим единственным фотоэлементом ( если кто не знает – фотоэлементы у ментов содержатся в кокарде, которая находится на фуражке ), в голове щелкнула какая-то релюшка (противный звук – щелкают они всегда, но никогда не угадаешь, что-же оно, щелкнув, относительно тебя придумало ). Мент разом обмяк, сморщился, выключился – потерял ко мне всяческий интерес. На месте тех, кто этих ментов делает на заводе, я бы запрограммировал какую-нибудь другую реакцию, ну, скажем, чтобы мент сплясал вприсядку, спел песенку, или прочитал стишок. Ну, или хотя бы улыбнулся. Нет. Такого от ментов ждать не стоит. Менты, они на то и менты, чтобы не читать стишков, не петь, не скакать и не улыбаться. Они – часть моей жизни, часть, прямо скажем, неприятная, та, которая только и может сканировать меня своим фотоэлементом щекочуще, щелкать релюшками оценивающе, да бормотать что-то невнятное раздражающе. Захожу внутрь. Странное, кстати, чувство – здание сверху донизу, справа налево, вдоль и поперек, по диагонали, и по другой диагонали, по своим орбитам, параллелям и меридианам набито людьми, а меня преследует странное, пугающее, эфемерно-звенящее, пресловутое ощущение, что вокруг – ни души. Продвигаясь по коридору, я сталкиваюсь нос в нос, глаз в глаз, плечом к плечу и спиной к спине с разноообразными, знакомыми и незнакомыми людьми, также, как и я, спешащими куда-то по этому самому коридору. Чтобы особо не выделяться из толпы, я веду себя так же, как и они – от