незнакомых ворочу нос и сосредоточенно делаю вид, что вообще не замечаю их присутствия, знакомым же – улыбаюсь, подмигиваю, киваю и говорю звонко-шипяще «Здрассссс!». Поворот головы – улыбка – кивок – «Здрассссс!», поворот головы – улыбка – подмигивание – «Здрассссс!», поворот головы – улыбка – кивок – подмигивание – «Здрассссс!», поворот-кивок-улыбка-подмигивание-здрасссс– повороткивокулыбкаподмигиваниездрассссс… Места своей работы я достигаю уже полностью ничем среди любых других путешествующих по коридору не выделяющимся, улыбающеся-кивающе-подмигивающе-шипящим и ничегошеньки не соображающим. Довела таки проклятая шипелка – мигалка – кивалка – улыбалка. Пытаясь унять нервное подергивание левого (и правого) глаза, и безудержно вертя тяжелой, вот-вот готовой сорваться с предназначенного ей природой места, головой, я, с безукоризненно блистающей на устах улыбкой мучающегося гемоглобиновым похмельем идиота, вопрошаю своего коллегу-напарника-сменщика, как происходят дела. Дела происходят здесь разные – все-таки, как-никак (Скорее всего, конечно, никак. Потому что «как» может происходить в любых других пространствах и помещениях, но никак не здесь) работаю я в Центральной Аппаратной, а Аппаратная эта, помимо всего прочего, славится тем, что она – Центральная. «Усилитель на второй линии сдох» – со вздохом отвечает напарник – «уже второй раз за неделю, и все в мою смену!» «Вызвали», говорит мой сменщик, вздыхая, «заправщиков, обещались быть после обеда». «Похоже», взохнув, продолжает коллега, «что какая-то сволочь усилитель нам гриппом заразила. Мрут окаянные, как будто у них там эпидемия сибирской язвы бушует». Я хмыкнул. Никогда я не доверял этой новомодной биоэлектронике. Идея ее проста. Каждый новомодный агрегат есть ни что иное, как уменьшеный до размеров коробки из-под ботинок городок, в котором, если снять с него крышку и хорошенько присмотреться, можно увидеть не платы с вытравленными дорожками и напаянными микросхемами, а домики, улочки, садики, скверики, бассейники, кинотеатрики, сберкассики, рестораники, магазиники, заводики и фабрички. Чем, собственно, таковые и являются. Живут и работают в этом городике маленькие забавные мужички, которых производят на уже больших заводиках и фабричках фирмы IBM другие забавные мужички, только большие, и все они, поголовно, и большие и маленькие, являются сотрудничками этой самой фирмики. Большие мужички делают маленьких, а маленькие, в свою очередь, неустанно трудятся в различных агрегатах – от домашней кофемолки до крупных вычислительных комплексов. Эти самые маленькие мужички называются «уладцы-модульцы». И чем эти самые «уладцы-модульцы»меньше, тем больше они ценятся. Во первых, потому, что чем маленькие мужички меньше, тем больше их влезает в каждый дом-микросхему, во вторых, наиболее мелкие экземпляры ухитряются работать в несколько раз быстрее своих более крупных собратьев. Правда, и срок жизни этих микромужичков до смешного мал – два, три месяца от силы. Потом трупики маленьких мужичков, отработавших свое, сливают из агрегата-города, и на их место заливают новых. Отработанных «уладцов» не выплескивают в мусорное ведро, а сдают на вес, на фабрики, производящие быстрорастворимые супы в больших бумажных стаканах. Называются они «Быстроприготавливаемые Китайские Супы На Неорганической Основе», или просто «кремниевое пойло». Вы наверняка не раз их пробовали, и замечали на дне мельчайший песок. Этот песок и есть слипшиеся в комки трупики сотрудников фирмы IBM. Но там – они уже не нужные, отработавшие свое, во всех мыслимых и не мыслимых смыслах, а у нас в усилителе они мерли, как мухи, попирая этим все гарантийные обязательства, и плюя на свои усилительные задачи. Это могло происходить из-за того, что не соблюдался температурный режим – был как-то случай, когда монтажный пульт поставили возле кондиционера – половина «модульцов» умерла от насморка и переохлаждения, или кто-нибудь из персонала мог случайно чихнуть на сложное биоэлектронное устройство, заразив его каким-нибудь гриппом. Представьте себе размеры этих мужичков, и подумайте о том, что вирус гриппа для них выглядит размером с бульдозер. Просто геноцид. А если еще учесть, сколько стоит одна улалечно-модулечная заправка , например, нашего усилителя на второй линии – то это не просто геноцид, но весьма дорогой геноцид. «Нусс-с, что еще нового?» – вопрошаю я своего заторопившегося домой напарника. «Диктора пообедать отпустил, скоро придет, через полчаса надо давать сигнал в эфирную аппаратную, дай чирик взаймы, теща, сука, с ребенком сидеть не хочет, гемоглобиновка вчера испорченая была, башка трещит, как там на улице, про зарплату ничего не слышно, ну ладно, я пошел» – говорил мой коллега, не утруждая себя паузами между предложениями. «Ладно, пусть поест, а что там на эфире будет, чирик не дам, нефига было жениться и детей рожать, гемоглобиновка вообще дрянь, похмелись, на улице – погода, про зарплату ничего не слышно, ну, пока» – ответил я своему напарнику, задумчиво разглядывая его удаляющуюся спину. Вот ведь – живет же такой человек, и ничего его не интересует в целом свете более, чем зарплата, теща и собственное похмелье. И другой такой живет, и третий, и десятый, и сотый, и тысячный и миллионный, и стомиллионный. И все они хотят только одного – чтобы похмелье не мучило, чтобы теща сдохла, и чтобы зарплату им выдали. Только вот непонятно мне, отчего же тогда, от такого концентрированного желания, все их тещи разом не померли, зарплату им не выдают ежедневно, и похмелье почему-то не отступило, посрамленное, а превратилось в их перманентное состояние. Вот загадка-то! От этих задумчивых размышлений меня отвлек тонкий, и одновременно сиплый голос нашего диктора. «Добрейшего Вам денечка, глубокоуважаемый и любезный!…