— Да, — ответил я и достал из-за пояса револьвер. Я даже не знал, заряжен ли он, пока не прогремел выстрел. Пуля попала ей в голову. Я уверен, миссис Андервуд так и не поняла, что произошло. Она повалилась на стол, а с него сползла на пол, с застывшим вопросительным выражением на лице.
Глава 10
Нормальная психика.
Можно дожить до последнего дня, твердя себе: жизнь логичная, жизнь прозаичная, жизнь нормальная. Прежде всего нормальная. И я думаю, так оно и есть. У меня было время подумать об этом. Много времени. И я постоянно возвращаюсь к последнему изречению миссис Андервуд: Как вы понимаете, при увеличении числа переменных постоянные никогда не меняются.
Я действительно в это верю.
Я думаю — значит существую. На моем лице растут волосы — я бреюсь. Мои жена и ребенок получили тяжелые травмы в автомобильной аварии — я молюсь. Это логично, это нормально. Мы живем в лучшем из возможных миров, поэтому дайте мне в левую руку сигарету «Кент», в правую — бутылку «Будвайзера», запустите «Старски и Хатч»[5] и вслушайтесь в глубокомысленную фразу о том, что вселенная плавно вращается в своих небесных подшипниках. Логика и нормальная психика. Как кока-кола, это реальность.
Но «Уорнер бразерс», Джон Д. Макдоналд, Лонг-Айленд-дрэгуэй так же хорошо знают, что на каждого весельчака Джекилла есть свой мистер Хайд, мрачная физиономия по другую сторону зеркала. И мозг, таящийся за этим лицом, никогда не слышал о бритвах, молитвах или логике Вселенной. Вы поворачиваете зеркало бочком и видите искаженное отображение вашего лица, наполовину безумное, наполовину нормальное. Граница между днем и ночью названа астрономами терминатором.
Другая сторона говорит, что логика вселенной — это маленький мальчик в ковбойском карнавальном костюме, надетом по случаю Хэллоуина[6], чьи внутренности и ириска размазаны на целую милю по Интерстейт-95[7]. Это логика напалма, паранойи, бомб в чемоданах, которые тащат на себе счастливые арабы, невесть откуда взявшейся раковой опухоли. Эта логика пожирает саму себя. Она говорит, что жизнь — мартышка на перекладине, она говорит, что жизнь крутится-вертится, как монетка, которую подбрасывают в воздух, чтобы определить, кому сегодня платить за ленч.
Никто не смотрит на эту сторону без крайней на то надобности, и я их понимаю. Но приходится, если голосуешь на дороге, садишься в машину, а пьяный водитель, разогнавшись до ста десяти миль в час, заводит разговор о том, что его выгоняет жена. Приходится, когда узнаешь о каком-то парне, который решает покататься по Индиане, отстреливая детей на велосипедах. Приходится, если сестра говорит тебе: «Я на минутку схожу в магазин», — а потом ее убивают во время ограбления. Приходится, если слышишь угрозу отца надвое располосовать нос матери.
Это рулетка, но выигрывает тот, кто заявляет, что все подстроено. Не имеет значения, на какие номера делать ставки, маленький белый шарик будет прыгать как считает нужным. И не долдоньте, что это безумие. Все более чем логично и нормально.
А главное, эта вторая сторона зеркала отнюдь не снаружи. Она в тебе, с самого рождения, и она растет в темноте как грибы. Назовите ее Подвальной Гадиной. Назовите термоядерным ленчем. Безумными нотками. Я воспринимаю сие как моего личного динозавра, огромного, склизкого, глупого, барахтающегося в вонючем болоте моего подсознания, которому не удается найти достаточно большую кочку, чтобы ему хватило на ней места.
Но это я, а рассказывать я вам начал о них, умненьких, мечтающих о колледже школьниках: которые, образно говоря, заходят в магазин за молоком, а попадают под вооруженный налет. О себе я ничего не сочиняю, все запротоколировано, впечатано в первые полосы. Тысяча мальчишек, продающих газеты, раструбили обо мне на тысяче углов. Мне уделили пятьдесят секунд Бринкли[8] и полторы колонки — «Таймс». И вот я стою перед вами (образно говоря) и утверждаю, что абсолютно нормален. Да, наверху одно рулеточное колесо подогнуто, но со всем остальным полный порядок, можете мне поверить.
Итак, они. Вы их понимаете? Мы должны это обсудить, не так ли?
— Вам разрешили вернуться на урок, мистер Декер?
— Да, — ответил я и достал из-за пояса револьвер. Я даже не знал, заряжен ли он, пока не прогремел выстрел. Пуля попала ей в голову. Я уверен, миссис Андервуд так и не поняла, что произошло. Она повалилась на стол, а с него сползла на пол, с застывшим вопросительным выражением на лице.
Нормален только я: я — крупье, я — тот, кто бросает шарик против движения вращающегося колеса. Парень, который ставит деньги на чет/нечет, девушка, которая ставит деньги на красное/черное… как насчет их?