— Боже мой… — тихо произнесла Лиз.
Алан схватил ее за руку.
— Тихо, — сказал он. — А то он услышит.
— Но что…
Осторожно держа ее за руку, он помог ей сойти вниз по лестнице. Когда они оказались в кухне, Алан рассказал ей финал той истории, которую поведал ему доктор Притчард, около полудня… тысячу лет назад.
— Что же это значит? — прошептала она. Лицо ее было серым от страха. — Алан, я так боюсь.
Он обнял ее за плечи и, хотя сам испытывал сильный страх, почувствовал, как много в ней чисто женского.
— Этого я не знаю, — сказал он, — но знаю, что они здесь, потому что их позвал либо Тэд, либо Старк. И я почти уверен, что — Тэд. Он должен был видеть их по пути сюда. Он их видел, но ничего про это не сказал.
— Алан, он — не тот, что прежде.
— Я знаю.
— Какая-то его часть любит Старка. И эта часть в нем любит в Старке его… черноту.
— Я знаю.
Они подошли к окну в холле, возле столика с телефоном, и выглянули наружу. Дорожка была вся покрыта воробьями. И лес. И небольшое пространство вокруг сарая, где по-прежнему был заперт в шкафу револьвер 22-го калибра, «фольксваген» Рауля исчез под плотным черным саваном из воробьев.
Однако на черном «торнадо» Старка воробьев не было. И вокруг машины оставался узкий круг пустого пространства, словно на это место распространялся неведомый воробьиный карантин.
Одна птичка подлетела к окну и легонько ударилась о стекло. Лиз слабо вскрикнула. Все остальные птицы всколыхнулись — волна прокатилась от дома и по всему склону, — а потом снова затихли.
— Даже если они принадлежат Тэду, — сказала она, — он может и не воспользоваться ими против Старка. Алан, часть Тэда сошла с ума. Какая-то часть его всегда была ненормальная. Он… Ему нравится это. Я… знаю.
Алан ничего не ответил. Он тоже это знал.
— Все это, как кошмарный сон, — она всхлипнула. — Если бы я только могла проснуться. Если бы я могла проснуться, и все было бы так, как прежде. Не так, как все было до Клаусона, а так, как было до Старка.
Алан молча кивнул.
Она подняла на него глаза.
— Так что же нам остается делать?
— Нам остается самое трудное, — сказал он ей. — Ждать.
Казалось, вечеру этому не будет конца. Медленно опускались сумерки, солнце заходило за горную гряду на западной стороне озера — гряду, уходящую вдаль, где она смыкалась с Президентским пастбищем в нью-гемпширской расселине.
К дому подлетели последние стайки воробьев и влились в общую стаю. Алан и Лиз, чувствовали, что крыша дома стала могильным курганом из воробьев, но — молчали. И ждали.
Когда они бродили по комнате, их головы все время поворачивались в одну сторону, как тарелки радарных установок, настроенные на определенный сигнал. Они прислушивались к происходящему в кабинете, но что сводило с ума, это та гнетущая тишина, стоявшая за оригинальной дверью, ведущей в кабинет, — оттуда не доносилось ни звука. Лиз даже не слышала лопотания и возни малышей. Она надеялась, что они уснули, но была не в силах заставить замолчать внутренний голос, который упрямо бубнил, что Старк убил их обоих и Тэда впридачу.
Убил бесшумно.
Бритвой, которую таскал с собой.
Она уговаривала себя, что, если бы это случилось, воробьи бы знали и как-то прореагировали, и такие мысли помогали, но только чуть-чуть, самую малость. Воробьи были огромным, неподвластным разуму неизвестным, окружившим дом. Бог его знает, что они сделают… и когда.
Сумерки уже постепенно сгущались во тьму, когда Алан тихо сказал:
— Они поменяются местами, если это затянется, да? Тэд начнет… болеть… А Старк — выздоравливать?
Она так ужаснулась от этих произнесенных вслух слов, что едва не опрокинула на себя чашку с горячим кофе, которую держала в руках.
— Да. Думаю, так.
Чайка крикнула на озере — далеким, полным боли, одиноким криком. Алан подумал о тех, кто был наверху, двух близнецах на двух стульях — одном отдыхающем, а другом — вовлеченном в какую-то жуткую схватку, происходящую в тусклых сумерках их общего воображения.
Снаружи, пока сгущались сумерки, птицы наблюдали за домом и ждали.
Качалка двигается, подумал Алан. Сторона Тэда идет вверх, сторона Старка — опускается. Там, наверху, за дверью, образующей два прохода, когда она была открыта, началась какая-то перемена.
Скоро конец, подумала Лиз. Или так, или эдак.