Илья Вязников
Книги и кровь
Любить свою работу это нормально, ведь так? Это как любить самого себя, любить дышать, есть, спать. К счастью, я не отношу себя к тому классу индивидуумов, которые недовольны своей рабочей долей. Я работаю в библиотеке, Второй областной в центре города напротив столетнего кинотеатра. Это не большое здание, два этажа, я бы даже назвал его особняком, не будь оно вытянуто до неприличия, словно гроб из красного кирпича, в глубину двора. Служу я на абонементе, не сказать, что работа пыльная, хотя нет, она как раз пыльная и есть.
Сестра моя Клара, трепетная и бледная особа тут же за соседним столом, провожает печальным взглядом читателей, как бы пытаясь внушить им мысль, что её место совсем не здесь и вообще это не её затея (что правда). Её пасынок Андерс с квадратной челюстью почившего отца и в дедушкином свитере цвета смеси кирпича и разлившегося по столу бокала бордо восседает в периодике, отгороженной от нас стеклянной стеной. Обычным его занятием является воздействовать на нервы, стоя над душой и притворяясь, что он якобы перекладывает книги (особо умилительно он изображает, как усердно ищет и наконец-то в поту и мучениях находит какое-то особо ценное место в книге, напрягая высокий лоб и убирая с него этот проклятый непослушный локон). Андерс мне не нравится, поэтому наше общение, кроме семейных обедов, ограничивается кивками по утрам и неловким топтанием у туалета. Его сестра Камила более приятное, хоть и кровожадное существо. Эта девчонка предпочитает розовое каре, лимонное худи и устремлённые в неизвестные дали стрелки на глазах. Рабочие часы она обычно проводит в гардеробе или у стойки регистрации, изредка применяя на свежих читателях старенький фотоаппарат со вспышкой, который я ей когда-то давно подарил на именины.
Рабочий день официально начинает с того, что Артур, мой с Кларой уважаемый отец и хранитель ценностей клана, расчесав густую серую бороду и надев неизменные чёрные очки и широкополую шляпу, открывает тяжёлые входные двери своим ржавым ключом. Он смотрит через окошко в двери на улицу, проверяет, точно ли открыл дверь и идёт капать нам на мозги. К этому времени я обычно уже на месте и либо изображаю бумажную работу, либо чищу ногти.
– Стеф, Клара, помните какой сегодня день? – спросил отец, изучая собранный мною стеллаж в духе с Толстого по нитке.
– Вторник, папа, – выдыхает вселенскую скорбь Клара, поправляя макияж.
– Сегодня день, когда нам не нужно облажаться, – констатировал он.
Каждое утро он говорил что-то подобное в духоподъёмном духе. День исправления ошибок. День, когда проколы недопустимы. День без истерик и день соборности нашей семьи. По понедельникам он ещё затирал про недели солидарности, сплочённости и неприятия замалчивания.
– Точно, – кивал я.
– Вы убрались после вчерашнего?
Тут отец смотрел на меня.
– Вчера была Клары очередь, – оправдывался я. – Наверное. Спроси у неё.
– Дочь? – поворачивался как изваяние на колёсиках отец.
– Пап, он врёт. Я убиралась за Стефана на прошлой неделе! Теперь он обязан отработать.
– Отработать? – возмутился я. – По графику идёшь ты, а я тебя подменю, когда тебе в следующий раз соответственно по моей вине прокусят руку.
– Я уже извинилась! Она вырвалась!
– Не умеешь следить за своими питомцами, не начинай!
Клара не на шутку взбеленилась. Её бледность приняла уж больно бледный агрессивный вид.
– Значит, тебе их можно, а мне нет! Я вообще-то мать и побольше твоего знаю об уходе.
– Клара просто убери эти проклятые книги, – отмахнулся я.
– Нет, – насупилась она.
Когда мы ссорились, отец обычно незаметно уходил восвояси и присылал после маму. Но так как мама была наверху с Домоседом, а входная дверь уже была открыта, то нужно было приложить свой непоколебимый авторитет и задавить наши колеблющиеся.
– Не можете решить, тогда решу я, – твёрдо заявил он. – Идите оба и всё уберите.
Спорить не имело никакого смысла, поэтому мы обменялись взглядами полными братской и сестринской ненавистью и пошли вглубь зала. Вчера милая старушка, божий одуванчик и очень крепкая дама ухватилась за полки с кулинарией и историей Средневековья, обрушив на линолеум всю французскую и вьетнамскую кухню вместе периодом от Тёмных веков до альбигойцев. Толкаясь бёдрами, мы восстановили видимость порядка.
– Клара, что ты в итоге с ней сделала? – с участием спросил я, чувствуя за собой осадок вины.
– Как обычно, – пожала она плечами. – Ой.
– Что?
– Смотри, – она указала на пятно рядом со стеллажом.
– Ох, пойду, принесу тряпку.
Отец нас не стал дожидаться, отправившись наставлять Андерса. Дольше всего он простоит у стола регистрации, где Камила по своему обыкновению всё завалит остатками еды. После использования десятка влажных салфеток он, наконец, оставляет внучку и поднимается наверх. Дядя Фробишер в рабочей выцветшей жилетке только открывает свой отдел технической литературы. Голова его жены тёти Фру колышется, словно корабельная мачта от качки и ветра над шкафами с нотами и хрестоматиями.