Моливда вел себя достойно и спокойно, но я заметил, что хотя к нему относились и с уважением, но не так, как к господину. Все обращались к нему: "брат", он же тоже обращался к ним: "брат" или "сестра", и это означало, что все считаются себя здесь братьями и сестрами, словно бы большая семья. Когда мы уже насытились, к нам пришла женщина, тоже вся в белом, которую все они называли Матерью, села с нами и тепло улыбалась нам, хотя говорила мало. Было видно, что господин Моливда чрезвычайно уважает ее, потому что, лишь только та стала собираться, он поднялся, а за ним встали и мы, всех нас развели по помещениям, где для нас был устроен ночлег. Все здесь было очень скромным и чистеньким, спалось мне превосходно, а я был уже настолько уставшим, что не было и сил, чтобы записывать все по ходу. К примеру, то, что в моем помещении имелась лишь постель на деревянном полу и палка, подвешенная на веревках, в качестве шкафа, на которой я мог повесить свою одежду.
На второй день мы с Иаковом осматривали, как Моливда здесь все прекрасно устроил.
Вокруг него двенадцать братьев и двенадцать сестер – это они являются управлением этой деревни, женщины и мужчины на равных правах. Когда необходимо что-либо определить, все собираются на площадке над прудом и голосуют. Все дома и удобства, такие как колодец, телеги, лошади – принадлежат всем, громаде; всякий, если в чем-то нуждается, берет себе как бы в аренду, берет в долг, а потом, уже воспользовавшись, отдает. Детей здесь немного, поскольку для них плодить детей – это грех, а те, которые имеются, не остаются при матерях, к ним тоже относятся, словно к общим, ими занимаются несколько пожилых женщин, поскольку те, что помоложе, работают в поле или при домах. Мы видели, как они белят стены и прибавляли в известь какой-то краситель, так что дома получались голубые. Детям не говорят, кто их отец, отцам тоже не говорят: это могло бы порождать несправедливость, продвижение собственных потомков. А поскольку женщины это знают, потому и играют здесь важную роль, равную мужчинам, и видно, что по этой причине женщины здесь какие-то иные – более спокойные и рассудительные, расторопные. Всеми счетами общины занимается женщина: она пишет, читает и считает – очень ученая. Моливда обращается к ней уважительно.
Все мы размышляли над тем, а какова здесь роль Моливды, правит он здесь или только помогает, то ли он находится на услугах той женщины, либо же она – на его. Но он над нами насмехался и издевался, что все мы видим старым, наихудшим образом: будто бы езде должна иметься лестница, один стоит над другим и принуждает этого, нижнего, ко всему. Этот более важен, этот – не так важен. А они здесь, в этой деревушкой под Крайовой, уложили все это совершенно по-другому. Все равны. У каждого имеется право на жизнь, на еду, на радость и на труд. Каждый в любой момент может уйти. Уходит ли кто-нибудь? Случается, но редко. А куда бы идти такому?
И все же, у нас сложилось стойкое впечатление, что Моливда управляет здесь совместно с той женщиной с ласковой улыбкой. Все мы сразу же начали думать про себя, а не является ли она его женой, только он сам вывел нас из ошибочного мнения: она сестра, как и всякая другая женщина. "Ты спишь с ними?" – напрямую чпросил его Иаков. Моливда только пожал плечами и показал нам крупные, тщательно ухоженные огороды, в которых урожай собирают два раза в год, и сказал, что как раз с этого громада и живет, от даров солнца, от света, задаром и для каждого.
Ели мы за длинными стоами, за которые садились все, предварительно громко прочитав молитву на языке, которого я не сумел распознать.
Они не ели мяса, только растительную пищу, довольно редко – сыры, если им кто их дарил. Яйца для них было есть противно, как и мясо. Из овощей не ели бобов, ибо считали, что именно в них могут пребывать души перед рождением, в тех зернышках, лежащих в стручке, будто в темной шкатулке. С этим мы соглашались: в некоторых растениях больше света, чем в других – больше всего им обладает огурец, еще – баклажан и всяческие разновидности продолговатых тыкв.
Они верили в переселение душ, равно как и мы, к тому же Моливда считал, что эта вот вера когда-то была всеобщей, пока христианство ее у себя не похоронило. Они ценили планеты и называли их правителями.
Что нас удивило, хотя мы с Иаковом и не дали по себе этого знать, это то, что было много подобий с тем, что мы и сами считали. Они верили, к примеру, в священный язык, которым пользовались во время посвящений. Святость этого языка заключалась в том, что он был наоборот – был бесстыдным. Всякий, кто проходил инициацию, должен был выслушать рассказ, оскорбляющий общие приличия, а взялось все это из очень давней традиции их веры, еще от языческих мистерий, посвященных древней богине Баубо или развратному греческому богу Вакху. Имена этих богов я услышал впервые. Моливда произносил их быстро и, как бы, стыдясь, но я тут же записал их для себя.