Ее самоубийство в каком-то смысле могло пойти на пользу делу. Теперь, когда жена умерла, а дочери выросли и покинули дом, Джек должен был испытать на себе самые изощренные уловки Йеттеринга. Демону больше не требовалось скрывать свое присутствие от посторонних, не обозначенных высшими силами в качестве объектов нападения.
Правда, уже через несколько дней опустевший дом начал навевать на Йеттеринга невыносимую тоску. Промежуток времени с девяти до пяти казался ему вечностью. Он бродил взад и вперед, измерял шагами комнаты и замышлял новые козни, сопровождаемый потрескиванием остывающих радиаторов или звуками включающегося и выключающегося холодильника. Положение быстро стало отчаянным; Йеттеринг уже ждал полуденной почты как кульминации дня и погружался в глубокую меланхолию, если почтальон проходил мимо, не принеся ничего для Джека.
Оживлялся он лишь с возвращением Поло. Для затравки у него всегда был наготове старый прием: он встречал Джека у двери и не давал повернуть ключ в замке. Борьба, как правило, продолжалась минуту или две, пока Джек не выяснял силу сопротивления Йеттеринга и не одерживал победу. После чего в доме начинали раскачиваться люстры. Впрочем, рассеянный хозяин редко обращал внимание на их исступленную пляску. В лучшем случае он пожимал плечами и бормотал:
— Верно, фундамент оседает… — Вздыхал и ронял неизменное: — Che sera, sera.
В ванной Йеттеринг обычно выдавливал зубную пасту на сиденье унитаза и обматывал туалетной бумагой водопроводные краны. Он даже принимал душ вместе с Джеком, незримо свисая с никелированной трубы и нашептывая непристойности. Это всегда давало нужный результат, так учили демонов в академии. Непристойности, навязчиво звучавшие в ушах, выводили клиентов из состояния душевного равновесия, заставляли их заподозрить в своей натуре пагубные пристрастия, вызывали сначала отвращение к себе, затем неприятие себя и, наконец, помешательство. Было несколько случаев, когда чересчур восприимчивые жертвы нашептываний выбегали на улицу и принимались рьяно исполнять то, что считали велением внутреннего голоса. Чаще всего их арестовывали и заключали под стражу. Тюрьма приводила к новым преступлениям и постепенному расшатыванию моральных устоев — то есть к победе. Так или иначе, сумасшествие обеспечено.
Но с Поло это не сработало. Он оставался непоколебим — незыблемый столп благочестия.
Дело шло к тому, что сломаться мог Йеттеринг. Он устал, очень устал. Эти бесконечные дни, когда он то мучил кота, то читал всякую чушь во вчерашних газетах, то сидел перед телевизором — они иссушили его ярость. С недавних пор у него даже появилась страсть к женщине, жившей через дорогу от Поло. Она была молодой вдовой и, похоже, большую часть жизни тратила на то, чтобы обнаженной фланировать по дому. Это становилось почти невыносимо — в середине дня, когда почтальон снова проходил мимо, наблюдать за той женщиной и знать, что он, Йеттеринг, никогда не выйдет за порог дома Джека Поло.
Таков закон. Йеттеринг относился к низшим демонам, чья охота за душами ограничивалась периметром жилища жертвы. Сделав один шаг наружу, он оказался бы во власти хозяина дома — был бы вынужден сдаться на милость человеческого существа.
В течение июня, июля и августа он трудился, как каторжник, заточенный в самой надежной из тюрем, и все эти месяцы Поло сохранял полнейшее безразличие к его стараниям.
Йеттеринг был сбит с толку. Он потерял веру в собственные силы, глядя на то, как его плешивая добыча ускользает из любых подстроенных ловушек.
Йеттеринг плакал.
Йеттеринг вопил.
От отчаяния и обиды он вскипятил воду в аквариуме, заживо сварив десяток гуппи и одну золотую рыбку.
Поло ничего не видел и не слышал.
Наконец, в середине сентября, Йеттеринг не выдержал и нарушил одно из главных правил — предстал непосредственно перед своими хозяевами.
Осень — хороший сезон для преисподней, и демоны высших рангов были настроены благодушно. Они милостиво согласились выслушать Йеттеринга.
— Ну, чего тебе? — спросил Вельзевул, и при звуке его голоса вокруг сгустилась тьма.