Она поняла, к собственной досаде, что растерянность ясно написана у нее на лице и что Тревор, наблюдая за ней через стол, немало потешается.
— Если это так сильно тебя волнует, — заговорил он, — почему бы не вернуться и не порасспросить людей в округе, вместо того чтобы играть за обедом в «веришь-не-веришь»?
При этом его замечании она не могла сдержаться.
— Я думала, тебе нравится играть в загадки, — сказала она.
Он бросил на нее сердитый взгляд.
— Опять ошибаешься.
Начать расследование — неплохое предложение, хотя оно явно порождено какими-то скрытыми причинами. День ото дня Элен смотрела на Тревора все менее снисходительно. То, что раньше она принимала за готовность к дискуссии, теперь казалось простой игрой «кто сильнее». Он спорил не из-за диалектического возбуждения, а из-за патологической склонности к соревнованию. Она видела, как раз за разом он занимает чуждые ему самому (Элен знала об этом) позиции, просто чтобы разогреть кровь. Еще более печально, что он — не единственный, кто занимался такого рода спортом Академия была одним из последних оплотов профессиональных транжиров времени. Так случилось, что в их кругу преобладали образованные дураки, заблудившиеся в пустыне затхлой риторики и бесплодных занятий.
От одной пустыни к другой. Она вернулась на Спектор-стрит на следующий день, вооруженная фотовспышкой в дополнение к штативу и высокочувствительной пленке. В тот день поднялся ветер, и это был ветер арктический, ярившийся все сильнее оттого, что заблудился в лабиринте проходов и дворов. Элен направилась к номеру 14 и провела целый час в его оскверненных пределах, тщательно фотографируя стены спальни и гостиной. Она ожидала, что воздействие образа в спальне при повторном осмотре станет значительно слабее; этого не произошло. Хотя она старалась запечатлеть и целое, и детали как можно тщательнее, она знала: фотографии в лучшем случае будут лишь слабым эхом его бесконечного вечного рева.
Большая часть силы образа заключалась, конечно, в контексте. То, что на подобное изображение можно наткнуться в столь сером окружении, подозрительно лишенном таинственности, походило на обнаружение иконы в куче мусора: сияющий символ перехода из мира тяжкого труда и распада в некое более темное, но и более грандиозное царство. Элен с болью осознала, что глубину впечатления, вероятно, ей выразить не удастся. Она владела словарем аналитическим, насыщенным трескучими словами и академической терминологией, но прискорбно убогим в своей выразительности. Она надеялась, что фотографии, какой бы бледной копией подлинника они ни были, хотя бы намекнут на мощь изображения, даже если и не смогут передать это чувство, пробирающее до печенок.
Когда она покинула дом, ветер продолжал немилосердно дуть, но снаружи ее ждал мальчик — тот же самый ребенок, что сопровождал ее вчера, — одетый по-весеннему. Он гримасничал, стараясь удержаться от отчаянной дрожи.
— Привет, — сказала Элен.
— Я ждал, — доложил ребенок.
— Ждал?
— Энн-Мари сказала, что ты вернешься.
— Я собиралась прийти как-нибудь на неделе, — сказала Элен. — Ты мог бы прождать долго.
Лицо мальчика прояснилось.
— Ничего, — сказал он. — Мне нечего делать.
— А как насчет школы?
— Не нравится! — ответил мальчик, будто получение образования зависело от его вкуса.
— Вижу, — сказала Элен и пошла по периметру двора.
Мальчик шел за ней. На клочке травы в середине двора были кучей навалены несколько стульев и два или три мертвых деревца.
— Что это? — спросила она, наполовину адресуя вопрос себе самой.
— Ночь костров[2],— сообщил мальчик. — На следующей неделе.
— Да, конечно.
— Ты зайдешь к Энн-Мари? — спросил он.
— Да.
— Ее нет.
— А ты уверен?
— Ага.
— Хорошо, вдруг ты сможешь мне помочь…
Она остановилась и повернулась, чтобы взглянуть на ребенка; от усталости у него под глазами залегли круги.
— Я слышала о старике, которого убили поблизости, — сказала она. — Летом. Ты ничего о нем не знаешь?
— Нет.
— Совсем? Ты не помнишь никакого убитого?
— Нет, — повторил мальчик с выразительной категоричностью. — Не помню.
— Хорошо. В любом случае, спасибо.
На сей раз, когда она возвращалась к машине, мальчик за ней не пошел. Но, поворачивая за угол при выходе из двора, она оглянулась и увидела, что он стоит на том же месте, где она его оставила, и глядит ей вслед так, будто она сумасшедшая.
Когда она добралась до машины и принялась укладывать фотопринадлежности в багажник, в порывах ветра уже вызрели крупицы дождя, и Элен ощутила сильное искушение забыть о рассказе Энн-Мари и отправиться домой. Там будет горячий кофе, даже если встретят ее холодно. Но ей необходимо получить ответ на вопрос, заданный Тревором в прошлый вечер: «Ты веришь в это?» Тогда она не знала, что ответить, как не знала и теперь. Она отчего-то чувствовала, что рассуждать в терминах подлинности здесь излишне; возможно, окончательный ответ на этот вопрос — вовсе и не ответ, а еще один вопрос. Если так, она должна докопаться до сути.
Раскин-корт был так же заброшен, как и его обитатели, если не сильнее. Он не мог даже похвастаться праздничным костром. На балконе четвертого этажа женщина снимала выстиранное белье, пока не разразился дождь; в центре двора, не обращая ни на кого внимания, на траве совокуплялись две собаки. Шагая по пустому тротуару, она придала лицу решительное выражение: целеустремленность во взгляде, как сказала однажды Бернадетт, предотвращает нападение. Элен заметила двух женщин, беседовавших в дальнем конце двора, и торопливо направилась к ним, ощутив благодарность за их присутствие.
— Простите…
Женщины, обе пожилых лет, прервали оживленное общение и оглядели ее.
— Не могли бы вы мне помочь?
Она ощутила их оценивающие взгляды, их недоверие — и то и другое было слишком откровенным. Одна из женщин, с багровым лицом, спросила попросту:
— Чего надо?
Элен почувствовала, что потеряла всякую способность расположить к себе. Что нужно сказать этим двум, чтобы намерения гостьи не вызвали у них протест?
— Мне сказали… — начала она и запнулась, понимая, что женщины ей не помогут. — Мне сказали, поблизости произошло убийство. Это правда?
Багровая женщина подняла брови, выщипанные почти полностью.
— Убийство? — переспросила она.
— Вы из газеты? — спросила другая. Годы настолько исказили ее черты, что не помогали никакие ухищрения: узкие губы глубоко запали, волосы, выкрашенные в темный цвет, были на полдюйма седыми у корней.
— Нет, я не из газеты, — ответила Элен. — Я подруга Энн-Мари из Баттс-корта.
Констатация дружбы, хотя и была преувеличением, казалось, чуть смягчила женщин.
— Гостите здесь? — спросила багровая женщина.
— Можно так сказать.
— Упустили теплую погоду.
— Энн-Мари говорила, тут кого-то убили прошлым летом. Мне стало любопытно.
— Неужели?
— Вы что-нибудь знаете об этом?
— Тут много чего творится, — сказала вторая женщина. — Не знаешь и половины всего.
— Значит, это правда, — произнесла Элен.
— Им пришлось прикрыть туалеты, — ввернула первая.
— Верно. Они так сделали, — подтвердила другая.
— Туалеты? — переспросила Элен. — Какое отношение они имеют к смерти старика?
Все было ужасно! — воскликнула первая женщина. — Джози, это твой Фрэнк рассказал?
— Нет, не Фрэнк, — ответила Джози — Фрэнк еще в море. Это миссис Тизак.
Назвав свидетеля, Джози подхватила рассказ подруги, и взгляд ее возвратился к Элен. Подозрение в глазах не исчезло.
— Это случилось два месяца назад, — продолжала Джози. — Как раз в конце августа. Ведь был август, правда? — Ища подтверждения, она посмотрела на подругу. — Ты числа хорошо запоминаешь, Морин.
Морин, казалось, чувствовала себя неуютно.
— Я забыла, — сказала она, явно не желая говорить.
— Мне бы хотелось знать, — настаивала Элен.
Джози, несмотря на неохоту подруги, страстно желала угодить.
— Здесь есть уборные! — выпалила она — Перед магазинами, знаете, общественные уборные. Мне не известно, что в точности произошло, но тут раньше жил мальчик… Ну, не совсем мальчик — лет двадцати или больше… — Она подбирала слова. — Но он был с умственными отклонениями, так вроде бы это называют. Мать обычно брала его всюду с собой, словно ему четыре года. Она отпустила его в уборную, пока сама отправилась в тот маленький супермаркет. Как он там называется?
Она повернулась к Морин за подсказкой, но подруга только озиралась с очевидным неодобрением. Джози, однако, это не остановило.
— Был самый разгар дня, — сказала она Элен. — Полдень. В общем, мальчик пошел в туалет, а мать в магазин. Спустя какое-то время — вы знаете, как оно бывает — она занялась покупками, о сыне забыла, а потом подумала — что-то его долго нет…
Тут Морин не смогла удержаться, чтобы не встрять в разговор: наверное, забота о точности пересилила предусмотрительность.
— Она затеяла спор, — сообщила Морин, — с хозяином. Об испорченном беконе, который брала у него. Вот почему она столько времени…
— Понятно, — кивнула Элен.
— Ну, так или иначе, — вступила Джози, чтобы продолжить повествование, — она закончила покупки, а когда вышла, мальчика все еще не было…
— Поэтому она попросила кого-то в супермаркете… — начала Морин, но Джози не собиралась передавать ей инициативу в столь животрепещущий момент.
— Она попросила одного из мужчин в супермаркете, — повторила она вслед за Морин, — пойти в уборную и поискать его.
— Это было ужасно, — сказала Морин, очевидно, воображая картину какого-то зверства.
— Он лежал на полу в луже крови.
— Убитый?
Джози покачала головой.
— Лучше было бы ему умереть. На него напали с бритвой. — Она дала возможность усвоить эту часть информации перед тем, как нанести coup de grace[3].— И отрезали ему интимные части. Просто отрезали и спустили в туалет. Без причины.
— О боже.
— Лучше умереть, — повторила Джози — Думаю, такое уже никак не заштопать, так ведь?
Ужасающее повествование усиливалось спокойствием рассказчицы и повторением слов: «Лучше умереть».
А мальчик, — спросила Элен, — смог описать нападавших?
— Нет, — ответила Джози, — он слабоумный. Не может и двух слов связать.
— А кто-нибудь видел заходивших в уборную? Или выходивших оттуда?
— Люди все время шастали взад-вперед, — отозвалась Морин.
Она произнесла это, как исчерпывающее объяснение, но Элен на опыте видела другое: ни во дворе, ни в проходах никакой суеты отнюдь не наблюдалось. Вероятно, торговая улица оживленнее и под ее прикрытием можно совершить подобное преступление.
— Значит, преступника не нашли, — предположила она.
— Нет, — подтвердила Джози, и пыл ее угас. Преступление и его последствия были целью рассказа, а поимка преступника почти или вовсе не интересовала ее.
— Мы не чувствуем себя в безопасности даже в собственных постелях, — заявила Морин. — Спросите любого.
Энн-Мари говорила то же самое, — ответила Элен. — Потому она и решила рассказать мне о смерти старика Она говорила, что он убит прошлым летом здесь, в Раскин-корте.
— Что-то и вправду припоминаю, — проговорила Джози. — Какие-то разговоры были, я слышала. Старик, его собака… Его забили до смерти, а собака докончила дело… Не знаю… Да, точно, это не здесь. В каком-то другом районе.
— Вы уверены?
Подобное недоверие обидело женщину.
— Ну, если б это случилось тут, мы бы знали, так ведь?
2
Ночь костров, или Ночь Гая Фокса, — ежегодный английский праздник в ночь на 5 ноября. Отмечается провал Порохового заговора, когда группа католиков-заговорщиков пыталась взорвать парламент в 1605 году. Во время праздника жгут костры и сжигают чучело главы заговорщиков Гая Фокса.