И кто бы ему помог?
Никто не сделает этого с ним,
идут все за мною одним.
Гнев брата не видит вех.
Он остался без всех.
Старший брат мой не спит в тишине,
бдительный мой сосед.
Ночь подумала обо мне,
о нем – нет.
Люблю тебя я, тьма родная;
одну тебя я выбрал, зная:
мир окружен огнем;
мы день за днем
в сверкающем кругу,
откуда вырваться я не могу;
всех темнота ночная влечет;
кто тянется к ней, кто летит, кто течет;
и мне самому,
и вихрю, и зверю
нельзя не вернуться назад во тьму,
но вдруг там силу я восприму?
Ночам я верю.
Я верю во все, что не изъяснилось,
освободив святую мечту;
то, что другому даже не снилось,
я вдруг нечаянно обрету.
Боже, прости мне мою вину,
дерзость моя не имеет предела:
даруй мне силу, подобную сну,
чтобы мною она владела,
и, как дитя, я к Тебе прильну.
Этим потоком, этим впаденьем
в открытое море, обняв простор,
моим возвращеньем, растущим в собор,
Тебя возвещу моим пробужденьем,
как никто до сих пор.
Даруй дерзновенье, Господи, мне,
чтобы моя мольба
стояла облаком в вышине
у Твоего лба.
Моя душа слишком одна, но в мире одна не вполне,
чтобы святить времена;
я в мире клочок, но душа моя в мире бедна не вполне,
как вещь пред Тобою в свой срок,
темна, умна в глубине;
хочу моей воли, чтобы она пролагала
к деянию путь,
чтобы медлительность времени превозмогала,
когда моя суть
среди премудрых скромна
или одна.
Твое отраженье во мне – Твой дар,
я для него не слеп и не стар;
Ты можешь в меня вместиться,
чтоб мне, цветку, распуститься.
Знаю: кто клонится, тот не верен;
если клонюсь я, то уклонюсь;
перед Тобою не провинюсь;
свой образ я написать намерен,
как и Того, кто меня привлек,
близок или далек,
как Слово, чей смысл вне фраз,
как осадок на дне
кувшина и как лицо
матери, как баркас
на волне
сквозь гибельный шторм.
Видишь, влечет
все мои побужденья:
мрак нескончаемого паденья
и светлеющий трепетно взлет.
А многим до множества дела нет,
легко судить им отдельный предмет
чувством покорно гладким.
Тебя же тянет общий секрет
к ближним, на многое падким.
Ты радуешься, если всем Ты нужен,
как сосуд.
Ты не остыл, так дай Себе труд
нырнуть в глубину, где Ты обнаружен:
жизнь тут как тут.
Руками дрожащими или взором
атом на атом громоздим.
Веками работаем над собором
Твоим.
А Рим?
Рим – прах.
В бренных мирах
что сохранно?
Рушатся беспрестанно
купола, где возник
из мозаик Твой лик.
А иногда мечта
пространством Твоим занята,
где Ты весь,
где глубь искусства,
золото ребер, кровля, высоты.
И я вижу, как мои чувства
творят поднесь
Твои красоты.
Если Один пожелал Тебя сильно,
значит и нам Тебя желать можно;
пусть направленье поисков ложно,
если золото изобильно,
но золота не достает рука,
сквозь камень его извлечет река,
ибо и камень – мнимый предел
глубинам.
Бог даже вопреки нам
созрел.
Кто сочетал противоречья жизни
в едином символе первооснов,
тот строг,
но, изгоняя крикунов,
в своем дворце Тебя принять готов,
когда переступаешь Ты порог.
И чертишь, с ним оставшийся вдвоем,
один в недвижном центре монологов
Ты, время циркулем потрогав,
круги в пространстве день за днем.
Ты знать меня не хочешь, отвергая,
быть может, кисть заблудшую мою?
А я пишу Твой образ на краю
чувств, Ты архипелаг,
Ты даль другая;
Тебе,
Тому, Кто смотрит, не мигая,
я предстою.
Остались без Тебя Твои просторы,
где пляшущие ангельские хоры
и музыка – их ветхий окоём.
Я для Тебя последнейший приют,
где небеса еще распознают
Тебя в молчании моем.
Не бойся, Бог! Ты слышишь мой полет?