«Все книги убили меня, но одна позволит жить. Я был Призраком при жизни и обрел плоть в смерти».
Александр Арну (1884–1973)
«Песнь о смерти Дон Кихота»
XVIII в. «воспламенил» Жан-Жак Руссо в «Рассуждении о науках и искусствах», порадовавшись огню, сгубившему легендарную Александрийскую библиотеку, ибо «печатание книг привело к ужасным беспорядкам в Европе, и зло с каждым днем только усугубляется». Друг Руссо Дени Дидро идет по его стопам, оправдывая «китайских императоров». Великий мечтатель Луи-Себастьен Мерсье, лучше других ощутивший утопичность идеи, ринулся в пробитую культурную брешь. Сказочник, автор шестидесяти пьес для театра, сегодня Мерсье больше всего известен своими «Сценами парижской жизни» (1781 г.), где он выносит приговор королевскому собранию книг, ибо «разум здесь теряется среди множества никчемных книг, которые занимают столько места, что путают память Библиотекаря и тот не может расставить их по порядку. Каталог составляется вот уже скоро тридцать пять лет и лишь усиливает хаос». А вот еще цитата: «Устрица в раковине, мирно покоящаяся на своем камне, разумнее этого Доктора, который насочинял шесть тысяч страниц вздора и бахвалится тем, что объял всемирную науку… Хочется «принять» противоядие — почитать Монтеня — и бежать со всех ног». Десятью годами раньше Мерсье — ему тогда не было и тридцати — описал в книге «2440 год» скромный царский архив как «маленький кабинет, в котором было лишь несколько книг, показавшихся мне не очень толстыми». «Дело в том, — объясняют герою библиотекари будущего, — что мы собрали в долине все книги, которые сочли легкомысленными, или бесполезными, или опасными… получилась новая Вавилонская башня… из пятисот или шестисот тысяч словарей, ста тысяч томов книг по юриспруденции, ста тысяч стихотворных сборников, полутора миллионов путевых заметок и миллиарда романов. Мы предали огню всю эту ужасную массу, принеся искупительную жертву во имя истины, здравого смысла и безупречного вкуса». XXV в. удовольствуется исключительно «нужными» авторами — Гомером, Платоном, Вергилием, Плинием, Саллюстием, Шекспиром, Торквато Тассо и, конечно, Монтенем. Ну и Руссо, очищенным от поэтичных благоглупостей.
Так родился жанр.
Иерофанты
Спустившись на одно деление на шкале Абсолютного, скажем, что философская идея уничтожения библиотеки сводится к литературному наслаждению.
Гастон Башляр справедливо замечает: «Чтобы вернуться к поэтической изначальности, нужно избавиться от книг и собирателей». Все поэты-символисты получили классическое образование. Они были провозвестниками морального раскрепощения, но сегодняшний фетишизм умаляет эмоциональную силу идеи, превращая ее в штамп и выхолащивая смысл, как это случилось с Монтальбаном.
Самые знаменитые иерофанты — Борхес, Брэдбери, Канетти, Кортасар, Эко, Франс, Жид, Гюго, Хаксли, Оруэлл, Швоб, Шекспир и Шоу. Приведем несколько отрывков в хронологическом порядке их выхода в свет.
Шекспир, наполнявший свои пьесы шумом и яростью, не был чужд риторики о сожженной библиотеке. Единственный способ разрушить дом Просперо, решает он, это уничтожить его бумажную стену.
Последний роман Виктора Гюго «Девяносто третий год» увидел свет в 1874 г., его написание сопровождалось горестными событиями в личной жизни автора (смерть дочери Адели и двух сыновей) и национальными трагедиями («Страшный год»). Это беспорядочный, бессвязный рассказ о событиях 1793 г., в котором Вандея противопоставляется Парижской коммуне, он написан в судорожной манере, интрига его схематична, но образы несравненны: пушка, перекатывающаяся по трюму «Клеймора», невероятный разговор Марата с Робеспьером и Дантоном в бистро, длинное описание сеанса библиокластии, совершаемого тремя ребятишками, запертыми в библиотеке и обреченными сгореть вместе с ней. Они играючи уничтожают «…великолепное и редчайшее in quarto. «Евангелие от Варфоломея» вышло в 1682 году в Кёльне в типографии славного Блева, по-латыни Цезиуса, издателя Библии. «Варфоломей» появился на свет с помощью деревянных прессов и воловьих жил, отпечатали его не на голландской, а на чудесной арабской бумаге, которой так восхищался Эдризи и которая делается из шелка и хлопка и никогда не желтеет; переплели его в золоченую кожу и украсили серебряными застежками»[109].