Дни стояли теплые, но вечера по мере продвижения на север становились все холоднее, а ночи были и вовсе студеные. Север весне не подчинялся. Для тепла все спали попарно: мужчины с мужчинами, женщины с женщинами.
Когда Дженна и Петра впервые легли вместе, подстелив одеяло Дженны и укрывшись Петриным, Дженна не могла уснуть. Она смотрела в небо, считая звезды и слушая, как ровно дышит Петра.
Досчитав до тысячи, она решилась, откинула одеяло и встала тихо, чтобы не разбудить Петру. Показавшись часовым, она вышла на опушку, футах в пятидесяти от лагеря. Кто-то уже сидел там - Дженна узнала одну из м'дорианок, молодую женщину, имя которой так и не запомнила.
- Тебе тоже не спится?
Девушка буркнула что-то в ответ и вдруг зашептала, заплетая и расплетая одну из дюжины своих тонких косичек:
- Спать? Как могу я спать? У меня горе. Илюна была моей подругой. Самой близкой, ближе даже, чем темная сестра. А теперь она ушла. Ушла туда, куда не могу последовать за ней.
Дженна кивнула. Ей было нечего на это ответить, но она знала, что горе порой можно облегчить хотя бы тем, что выскажешь его.
- Не понимаю, - продолжала девушка. - Мы были так... - Она задумалась в поисках нужного слова, все так же теребя косу. - "Счастливы", "несчастливы" эти слова не годятся для нашей скалы. - Она дернула себя за косу, словно нашла наконец, что искала. - Мы были довольны. Вот что. А потом пришла ты, с пророчеством, которое мало кто из нас слыхал, и в которое многие не верили. И слово стало плотью. - Ее лицо скрывала тень, и казалось, будто она в маске.
- Но ведь... ведь вы прочли пророчество хором - я думала, это и убедило вас.
- Слова! - дрожащим голосом воскликнула девушка. - Слова, и только. А вот Илюна была настоящая, из плоти и крови. Кровь от крови моей и плоть от плоти. Мы поклялись вечно любить друг друга. Даже порезали себе пальцы и смешали кровь, когда были детьми. Вот смотри. - И она протянула руку Дженне.
Дженна взяла ее в свои, словно читая по ней, но рука была как рука - такая же, как у всех.
- Слова - это для старух. Мы с Илюной хотели уйти из М'доры. Поглядеть мир, а наглядевшись, вернуться - но вместе. Вместе. А теперь она... она... Девушка начала всхлипывать, зажав рукой рот.
- Я понимаю, - сказала Дженна. - Ты хочешь взять ребенка себе.
- Ребенка?
- Скиллию.
- О нет. Я говорила Илюне, что не надо было ее брать - это было единственное, в чем мы не соглашались. Нет, Белая Дева, оставь ребенка себе. Мне нужна только... - всхлипывания начались снова, - только Илюна.
Дженна обняла девушку, не мешая ей плакать, но собственные мысли не давали ей покоя. Что, если Карум скажет то же самое, когда узнает о ребенке? Что, если заявит: "Мне нужна только ты"? Оставит ли она у себя однорукую крошку, если он откажется? Дженна прикусила губу, напоминая себе, что для начала ей нужно найти Карума живым. Она взяла девушку за плечи и встряхнула.
- Довольно! Илюна не хочет, чтобы ты плакала по ней. Она хочет, чтобы память о ней придавала тебе отваги.
Девушка, освободившись, вытерла лицо краем рубашки и громко высморкалась, а после пошла прочь, смущенная, видимо, тем, что Дженна видела ее плачущей.
Дженна какой-то миг думала, не пойти ли за ней, потом пожала плечами и вернулась в лагерь. Джарет, который как раз нес караул, посмотрел на нее, прижав руку к горлу.
- Перед боем я чувствую себя в точности так, как и думала, - сказала Дженна, откинув прядку со лба. - Ох, Джарет, как же я устала. Я хочу домой. Хочу... хочу поговорить с тобой. Ты так хорошо утешал меня прежде.
Пристально глядя на нее, он отнял руку от горла. Шея была голая.
- Джарет! Где ожерелье?
Он сделал движение, как будто ударил мечом снизу вверх, и ей вспомнился сдавленный вскрик в то мгновение, когда она вонзила нож между глаз Медведя.
- Так ты теперь можешь говорить? И все эти дни мог? Он замотал головой, указывая на свой рот.
- Нет? - прошептала она. - Ожерелья не стало, а голоса у тебя все нет? Неужели все это ложь, как чертог и колыбель? Катрона погибла, Карум в плену, столько людей полегло там, на поле - и все это ради лжи? - Она протянула к Джарету руку, оглянулась, услышав шорох, и увидела позади Марека и Сандора.
- Он может говорить, но не станет, Анна, - произнес Сандор. - Он не смеет заговорить, чтобы не посеять раздор между нами.
- Было бы что сеять, - процедила Дженна. - Женщины не разговаривают с мужчинами, мужчины смеются над женщинами. Воин из Долин справедливо винит меня в смерти своей любимой, а трое мальчишек почитают испуганную дурочку чем-то вроде богини.
- Ты забыла про Петру, - заметил Сандор.
- И еще жрица-рифмоплетка, которую стошнит, если придется убить кого-то.
- Мы все такие, - сознался Марек. - Ну как тебе, легче теперь?
- Нет, - отрезала Дженна.
- И все-таки мы все - соратники, - сказал Сандор.
- Это точно, - улыбнулся Марек.
- Но что, если все это - ложь? - прошептала Дженна.
- Он все равно не станет говорить, Анна, - он верит, - сказал Марек.
- Я тоже верю, - заявил Сандор. - Пока король не будет коронован и его правая рука не одержит победы.
- Его правая рука - это ты, - заметил Марек.
- А король теперь Карум. Я этому рад, - заключил Сандор.
- Верные вы мои, храбрые мальчики, - прошептала Дженна, вспомнив вдруг Альтин огонь, который отступал все дальше и дальше. - Куда более верные и храбрые, чем я.
И они обнялись, все четверо, думая о том, что сбылось, и о том, что еще сбудется. Дженна, Сандор и Марек вспоминали былое, словно рассказывая чудесную сказку - но тихо, чтобы не потревожить спящих. Наконец они расстались, с лицами, горячими от непролитых слез, темнея на ночном небе, и Дженне показалось, что над каждым из юношей сияет звездный венец.
Петра успела плотно завернуться в одеяло. Дженна, не желая будить ее, легла рядом на холодную землю и заставила себя погрузиться в глубокий, без видений, сон.
ПЕСНЯ
Сестра, отдохнем перед боем
Сестра, отдохнем перед боем!
Восходит заря златоперстая,
И небо еще голубое,
И поле еще не истерзано.
Сестра, в тишине перед боем.
Ни телом, ни духом не ранены,
Пока еще можем с тобою
Мы петь о великих деяниях...
ПОВЕСТЬ
Они приближались к Северным Владениям Каласа по дороге, обагренной кровью, - так сказал Пит, хотя ничто не указывало на это: ни кости, ни разбитые доспехи, ни могилы павших. К этому времени вновь настало полнолуние. По ночам женщин стало вдвое больше, от чего даже Питу сделалось не по себе. Мужчины обменивались самыми невероятными мыслями о том, откуда берутся лишние женщины.
- Из лесу, - говорил Джилеас парням из Новой Усадьбы. - Они все это время шли за нами.
- А может, они живут здесь поблизости, - предположил кто-то.
Другие сочли это глупостью и не преминули высказать это вслух.
- Нет, - сказал Пит. - Это подружки наших. А может, двоюродные сестры. Гляньте, как они похожи одна на другую.
Суть заключалась в том, что увеличившееся, хотя бы в ночное время, войско стало труднее скрывать. Пит, прослуживший год на севере и хорошо знавший эти места, прятал их в лесу так глубоко, как только позволяли лошади. Под густым покровом листвы их снова становилось меньше. Мужчины если и дивились этому, то молча.
Оставив лошадей в лощинке, последнюю милю до замка Каласа они прошли пешком. Шли гуськом, не разговаривая. На краю леса Пит дал сигнал остановиться, и все рассыпались по опушке, прячась за деревьями.
Под изрытым оспой ликом луны замок был точно огромный черный коршун, тень от которого накрывала всю равнину. Он имел два каменных крыла, а зубцы стен походили на перья. Единственная башня торчала, как голая шея стервятника, и единственный огонь в окне горел, словно злобный глаз.