После очередного монтажа, в ночь на субботу 14 апреля, я приехал домой, отрубил все телефоны и лег спать. В полшестого в домофон позвонил шофер из телекомпании и сообщил, что на НТВ сменили охрану, что на нашем восьмом этаже уже расположились Йордан и Ко — и неплохо бы мне приехать.
Я сказал: сейчас спущусь; пошел на кухню, налил воды, выпил. Хорошо помню чувство громадного облегчения в эту секунду. Кажется, я даже рассмеялся. Я вдруг понял, что все последние дни был на какой-то опасной грани.
В желании спасти НТВ я, как и многие мои коллеги, оказался в шаге от потери репутации. Переход в окопы противника в процессе переговоров — не такая уж редкая штука в истории войн, но ночная хамская акция по захвату НТВ подвела черту под поисками компромисса. После этого любой контакт с новым руководством телекомпании означал бы публичную душевную самоликвидацию.
Ибо нет позора в том, что ты подвергся насилию — неприлично делать вид, что всё происходит по обоюдному согласию.
Спасибо тем, кто придумал такой способ решения вопроса. Они выбрали за нас. Я плеснул в лицо холодной воды — и поехал смотреть, как завершается в России спор хозяйствующих субъектов.
По коридорам НТВ по-хозяйски ходил Кулистиков — тот самый, который минувшим летом так настойчиво предлагал пить за здоровье Киселева, потом был пойман на двойной игре и выгнан с позором… Тут же были Миткова и Парфенов, вернувшийся из недельной отлучки «в никуда».
Общее ощущение было, признаться, страшноватым. Родные еще недавно люди смотрелись как клоны. Хотелось отвернуться лицом в стенку, когда они проходили мимо.
Победителям тоже было не по себе.
Володя Кара-Мурза стоял, сцепив руки за спиной — то ли чтобы не ударить никого из бывших товарищей по работе, то ли просто — чтобы обезопасить себя от их рукопожатия. (Володя — наследник княжеского рода и дальний родственник историка Карамзина; яблоки падают иногда очень далеко от яблони, но, думаю, предок Николай Михайлович был бы Володей доволен).
А насчет рукопожатий — рецепт Кара-Мурзы я взял на вооружение и всем в случае чего советую.
Надо преодолевать интеллигентскую застенчивость — и руки иногда прятать…
Крошка Цахес
Вечер. Под светом ночника чьи-то руки берут книгу. На обложке — имя автора: Гофман. Руки открывают книгу. Крупно — название новеллы: КРОШКА ЦАХЕС. Название расплывается.
Ельцин несет на руках маленького Путина. Тот скрипит и ноет.
ЕЛЬЦИН. «У-а, у-а»… То-то что «у-а»! Ох, до чего же он непривлекательный! И происхождение, прости, Господи, темное, и взгляд… взгляды то есть… какие-то мутные. Господи, ну почему у меня, демократа до мозга, понимаешь, костей под конец родилось именно это?
В воздухе появляется Березовский — с крылышками за спиной.
БЕРЕЗОВСКИЙ. Да, да… Первенцы ваши были посимпатичнее.
ЕЛЬЦИН. Но они же мне все разонравились! Вот и я родил… этого.
БЕРЕЗОВСКИЙ. Сердцу не прикажешь.
ЕЛЬЦИН. Мне тем более… (Замечает, что Березовский парит в воздухе). А ты кто?
БЕРЕЗОВСКИЙ. Если честно, то — фея. Очень добрая.
ЕЛЬЦИН. Надо же. Ну, я переутомился. (Зевает). Ладно. Ухожу на заслуженный отдых. (Засыпает).
БЕРЕЗОВСКИЙ. Бедный. Он работал свыше сил.
ПУТИН (внятно). Мочить в сортире.
БЕРЕЗОВСКИЙ. Ой. Разговаривает.
ПУТИН. В сортире мочить всех!
БЕРЕЗОВСКИЙ. Ну-ну. Не всех. Лежи спокойно, малыш, сейчас мы будем делать из тебя человека… На, поешь.
Вынимает пачку долларов, которые Путин начинает жадно есть.
БЕРЕЗОВСКИЙ (отдергивая руку). Э, только не с руками! Какой активный, надо же. (Ельцину). Ну, если вы не против… вы не против? (Ельцин храпит). Я так и думал. Тогда мы причешем вашего наследничка волшебным телевизионным гребнем — и начнем потихоньку выводить в люди… А то мне тут все крылья оборвут.
Большая университетская зала. Званый прием.
ВОЛОШИН. Милостивые государи и государыни! Позвольте представить вам одаренного редчайшими способностями юношу, который недавно осчастливил своим присутствием наши краснокаменные…э-э… университеты.
ПРИМАКОВ. Как его звать?
ВОЛОШИН. Господин Путин-Циннобер. Через черточку.
ПРИМАКОВ. Ах, этот! Ну, тогда я знаю его способности.
ЛУЖКОВ. Откуда?
ПРИМАКОВ. Мы с ним… это… в общем, с одной кафедры.
ВОЛОШИН. Господин Циннобер!
Открывается дверь. В проеме стоит Путин в мантии — лохматый и злобный. Дружное «ах» — и аплодименты.
ЧУБАЙС. Господи, какой красавец!
ЯВЛИНСКИЙ. Кто красавец?
ЧУБАЙС. Как «кто»? Сами не видите? Он!
ЯВЛИНСКИЙ. Он — красавец?
ЧУБАЙС. Конечно!
ШАЙМИЕВ. В политическом смысле.
ЯВЛИНСКИЙ. И вы тоже так считаете?
КИРИЕНКО. Какие могут быть сомнения? Просто этот… апполон!
ЯВЛИНСКИЙ. Боже мой, Серж, подумать только: и эти люди называют себя демократами! Им нравится это гэбэшное чудовище!
СТЕПАШИН. Ну и что? И мне нравится.
Явлинский открывает рот и замолкает.
ЧУБАЙС. Господин Циннобер, скажите что-нибудь, мы в нетерпении.
КИРИЕНКО И ЛУЖКОВ. Просим, просим! (Все аплодируют).
ПУТИН. Мы дали им по морде! Всем им дали по морде! Чтобы они знали!..
Берет за угол скатерть и срывает вместе со всей посудой. Грохот покрывают аплодисменты.
ЛУЖКОВ. Патриот! Истинный патриот!
ШАЙМИЕВ. Оплот нации!
ЧУБАЙС. Деятель государственного масштаба!
ЯВЛИНСКИЙ. У вас у всех что-то со зрением, господа! Очнитесь!
ЧУБАЙС. Сударь! Вы ведете себя неприлично!
КИРИЕНКО (указывая на Явлинского). Да! Почему этот человек все время буянит?
ЯВЛИНСКИЙ. Кто буянит? Я?
ПУТИН. Эх, однова живем!
Вышибает ногой зеркало.
ЛУЖКОВ. Цинноберу браво!
ЧУБАЙС. Оплот правых сил!
СТЕПАШИН. Будем называть вещи своими именами, господа: он прекрасен!
ЯВЛИНСКИЙ. Это черт знает что…
ЯСТРЖЕМБСКИЙ. Это не черт знает что, а надежда нации.
ЛУЖКОВ. Как? А я?
ЯСТРЖЕМБСКИЙ. Не скрою, раньше мне очень нравились вы, но теперь он гораздо интереснее!
ЛУЖКОВ. Да? (Смотрит на Путина). Возможно.
ПРИМАКОВ. Знаете, он начинает нравиться даже мне. Вольдемар! Я вам симпатизирую.
Идет к Путину, и тут все наперегонки начинают идти к Путину, говоря:
ЛУЖКОВ. Господин Циннобер! Разрешите вокруг вас объединиться!
ШАЙМИЕВ. Вы как раз то, что сегодня нужно всем нам!
ЧУБАЙС. И как вовремя появились!
КИРИЕНКО. Я ваш поклонник! (Вдруг остановившись). Как я сказал?
ЯВЛИНСКИЙ. Вы сказали, что вы — его поклонник.
КИРИЕНКО. Я это сказал? Сам сказал?
ЯВЛИНСКИЙ. Я же не глухой!
Кириенко падает в обморок.
ЯВЛИНСКИЙ. Тут что-то не так. Какое-то колдовство…
Какая-то лестница, уводящая в подземелье. Явлинский за ноги тащит Кириенко вниз.
КИРИЕНКО. Это было какое-то наваждение. Я себя не помнил…
ЯВЛИНСКИЙ. Охотно верю.
КИРИЕНКО. Расскажите, что было дальше!
ЯВЛИНСКИЙ. Потом пел Кобзон. Вы представляете себе Кобзона?
КИРИЕНКО. Еще бы.
ЯВЛИНСКИЙ. Так вот: он спел, а на него никто не обращает внимания — все бросаются к этому нашему цинноберу через черточку и начинают восхищаться его голосом!
КИРИЕНКО. Не может быть!
ЯВЛИНСКИЙ. Может. Теперь на прием к этому политическому карлику занимают очередь деятели культуры. Они уверены, что он поддержит оперу и балет. Сенаторы готовы сделать его бургомистром города. Стоит ему поковырять в носу, как все сходят с ума от восторга.
КИРИЕНКО. Это колдовство.
ЯВЛИНСКИЙ. Я знаю.