"Hе мучь, кривая!" - плюнул сквозь сон Саша, - "Сожрать хочешь? Жри!"
Кривая зверюга в ответ неровно запшикала, а из кузова ей стали так щербато вторить, что воздух затрясся и взвыл. Hе спалось им, чертям кузовным, от Сашиных бредней, не сиделось в межсонных его речах. "Сожрём, сожрём", - проскрипело дрожащим хором ржавое железо. Алексей втихоря подвывал, и подумать не смея, куда несёт его и что за страх механизмы питает -бензин-то давно уже закончился. Сила чумная вперёд тащит, что ли... А там и мрак улюлюкает, и рассвет соком наливается. Кто первый успеет - того, выходит, и правда. А пока - неситесь, книгочеи, по языку дорожному в неведомом чью глотку. Отпевают вас уж кошачьи мордочки и стоны змеиные по всем болотам. Мамки нездешние зло раздувают под вас утробу, а тётки-вдовушки свадьбу чёрную готовят.
И вот унялась, вяло потрепыхавшись, тяга, и колёса заснули в подмёрзшей водичке. Саша-то спит, пальцы в волосах скорчив, что ему, он, может, где-то там, в себе, давно с чертяками отдыхает... И смерти он не страшится и жизнь ему нипочём, качает его и лелеет дворец лесной, потрескивая костяными погремушками.
А к Алексею тем временем такое подкрадываться стало, что он и сам позабыл, на каком оказался свете. Видит - стол посреди дороги. А за ни едок - то ли молчит, то ли бормочет. Фары схватили лицо - круглое, довольное - щёчки соком налились, аж глаза от сытости сузились, чуть ли не жир за шиворот стекает. Вышел Алексей, всё думая про себя - ну на каком, на каком же в конце-то концов свете... Вроде мужичок самый что ни на есть простой, слегка бредовый - так это нам не странно, мы и сами не без мошмарика.
Черти стихли. А может, без беды - поскулили, покуражились и хватит?
- Да я, пойми ты, не чтец! Я - с букварём! - громко подумал Лёша.
- Кто ж спорит? Только букварь, он ведь любой другой книжке отец родной, - ответил ему голосом щекастик, - так что... Садись-ка, а то в ногах - в них правды, знаешь ли, нет. Распоряжайся, чаёк вот... Ваш, человечий.
И глаза его на секунду пропали. Чай оказался честный, настоящий, без палок, со вкусом и живостью. И так вдруг Лёше уютно сделалось, что стал он и дорогу страшную забывать, и Сашку своего, в машине спящего. Даже вздремнул. В сне обнимал он тонкий синий букварь, ласкал его, целовал и прятал, да так усиленно, что тот превратился в болтливую тощую девку с лошадиными зубами. От ужаса Алексей встрепенулся и отхлебнул из чашечки такой глоток, что чуть было не подавился. Мужичок как раз блестящие сушки-челночки достал откуда-то и, ухмыляясь, хрустел ими вприкуску.
- Книжки... Книжки... - кряхтел он сквозь трапезу, - ну и что теперь делать?
Детки-то - тут как тут, и ехать, стало быть, больше некуда. Здесь оставлю! Как тебе чаёк? Оставайся, Алёша, оставайся - вместе, может чего почитаем...
От таких слов Алексей сжался - не жив, не мёртв, словно выпил его кто. Земля из-под ног вырывается, в голове только взгляд хозяина хлебосольного скачет и больше мыслей никаких нет. С усилием стряхнув столбняк, в тёмной дорожной дали увидел он множество тварей - людских, звериных, с рыбьими хвостами и сказочными крыльями. С голодным воем неслись они прямо к нему всё ближе и ближе. Мужичок сыто крякнул и, встав за лёшиной спиной, обнял его за плечи - "ты пей, пей, у нас и сахарок вот имеется..." А толпа уже совсем рядом - во главе её Алексею привиделась знакомо-неузнаваемая голова. Разевая рот, махала она длинным узким языком-ленточкой, как будто пыталась слизнуть его восвояси.
Последнее, что залетело Алексею в душу, был оскалившийся Сашка с писчим пером за оттопыренным острым ухом.
07.01.2002-29.10.2002