Сотни людей во всех концах России, независимо друг от друга, работали на новиковскую компанию. Из года в год не мелели потоки книг, сходивших с ее печатных станков и почтовых переводов, нередко на весьма значительные суммы, вырученные от их продажи. Книги обращались в деньги, а те, в свою очередь, в новые книги, и, казалось, ничто не может разладить этот искусный механизм, запущенный в ход умелой рукой Новикова. И все-таки нашлась сила, которая сумела методично и неотвратимо уничтожить его просветительные предприятия. Этой силой было русское самодержавие.
Глава 5. Гонимый Коловион
Екатерина II никогда не питала симпатий к масонам. Их ритуалы и обряды представлялись императрице смешными и нелепыми, а сами вольные каменщики — кучкой «недалеких и фанатичных ханжей» и хитрых авантюристов, стремящихся поживиться за счет легковерных. Первое из антимасонских сочинений русской императрицы так и называлось — «Тайна противо-нелепого общества, открытая не причастным оному» (1780). Шоры филистерского «здравого смысла» мешали ей увидеть за внешней масонской символикой серьезную систему философских и этических взглядов.
Сближение Новикова (мастера Коловиона, как называли его в масонском кругу) с вольными каменщиками насторожило императрицу. Что ищет ее старый недруг, велеречивый и опасный, в обществе московских толстосумов? «Взглянув на дело поближе, — писала она своему ученому корреспонденту И. Г. Циммерману 1 июля 1787 г., — нельзя не признать, что эти химеры [т. е. масонские ложи] суть измышление нескольких людей, которые придумали их, чтобы придать себе вес, так как иначе они были бы вовсе лишены значения»[165].
Забыв о печальном конце «Всякой всячины», Екатерина II попыталась сразиться с Новиковым в открытом литературном бою. Одна за другой на подмостках русских театров были разыграны ее комедии «Обманщик» (1785), «Обольщенный» (1786), «Шаман сибирский» (1786) и «Расстроенная семья» (1788). Зрители смеялись над злоключениями простаков, обманутых и обобранных коварными шарлатанами, однако это не мешало им покупать нбвиковские издания, а «несчастным жертвам» мастера Коловиона по-прежнему щедро финансировать его просветительные и филантропические предприятия.
Антимасонские настроения императрицы усиленно подогревали многочисленные враги и завистники Новикова. Первыми против русского просветителя выступили иезуиты. Черный орден, пригретый Екатериной II и ее сановниками, наводнил в конце XVIII в. всю Россию своими шпионами и соглядатаями. Угрозами и лестью, подкупами и шантажом они получили возможность через влиятельных покровителей активно влиять на русские государственные дела. Поэтому можно представить себе, каким ударом была для иезуитов публикация статьи о тайной истории их ордена. Использовав все свои связи, иезуиты добились конфискации номеров новиковского журнала «Прибавления к Московским ведомостям» (1784, №№ 69–71), в которых она была напечатана. Несколько дней полиция обеих русских столиц изымала у подписчиков «Прибавлений» листки с «ругательной историей». Думается, что на этом инциденте «военные действия» между иезуитами и масонами не прекратились.
Зависть к успехам Новикова лишила покоя и сна куратора Московского университета И. И. Мелиссино. Ущемленное самолюбие этого вельможи, привыкшего считать себя неограниченным властителем местного Парнаса, побуждало его отдавать все силы интригам против масонов. В борьбе с Новиковым Мелиссино нашел верного союзника в лице другого интригана и честолюбца-протоиерея кремлевского Архангельского собора П. А. Алексеева. Не было, кажется, такого преступления, в котором не обвинили бы вольных каменщиков их враги. Трудно сейчас оценить моральный ущерб, нанесенный Новикову в результате происков Мелиссино и Алексеева. И все-таки для полного разгрома новиковских просветительных предприятий требовалось более серьезное оружие, чем сплетни и клевета. Таким оружием должна была стать, по их замыслу, православная церковь и ее высший орган — Святейший Синод.
Первые конфликты Новикова с Синодом возникли после появления в свете екатерининского указа о вольных типографиях. Восприняв этот указ, подобно большинству его современников, как закон о свободе печати, арендатор Университетской типографии предельно упростил процедуру цензурования своих изданий[166]. В новых постановлениях правительства ничего не говорилось о цензурных функциях Синода, однако большинство благонамеренных авторов и переводчиков книг, «до святости касающихся», по-прежнему посылали их туда для «апробации» и одобрения. Рассмотрение рукописей в Синоде, как правило, растягивалось на месяцы, а у московского издателя не было ни времени, ни желания так долго ждать благословления святых отцов. Поэтому Новиков, не нарушая закон, с чистой совестью игнорировал эту цензурную инстанцию.
166
В 1780–1782 гг. Новиков регулярно отдавал цензуровать печатавшиеся у него книги и журналы духовного содержания члену Московской Синодальной конторы архимандриту Дамаскину и архиепископу Платону (ЦГАДА, ф. 1183, 1781 г., д. 179; д. 185; д. 188; 1782 г., д. 73; д. 175). Только один раз за все это время Платон приказал «некоторые места отменить или переправить» в книге Аполлоса «Вера, надежда и любовь» (там же, 1782 г., д. 175, л. 2).