Завидев приближающихся, оба француза принялись махать руками и что-то выкрикивать.
— Что такое? Чего это они? Давай, Данька, узнай! — затеребил товарища Павел.
— Победа! Победа! Ваши русские разбили бошей! Разбили наголову! Взяли в плен их фельдмаршала! Расколошматили целую армию! Браво, браво, русские! — В возбуждении шахтеры встали и принялись изо всех сил хлопать по спине и плечам обоих юношей.— Вот уж теперь-то американцы и англичане возьмутся за ум, откроют второй фронт!
— Что случилось? Что они говорят?! Да переведи же мне! — торопил Павел Даню.
— Говорят, наши дали немцам жизни! Разбили в пух целую армию! — Даня был вне себя.— Абель, Абель, расскажите же толком, где это было! Знаете вы подробности? И вообще, от кого вы это узнали? Можно ли этому верить? Можно ли надеяться, что это не утка?..
— От кого узнал? — Абель сделал смешную гримасу и вдруг завел тоненьким голосом: — «Ти-ти-ти... Говорит Лондон. Говорит Лондон... Ти-ти-ти... Французы обращаются к французам...»
— Вы слушали лондонское радио?—догадался Даня.— Когда? И разве за это...— Он осекся.
— Верно, малыш, за это немцы грозят всеми карами,— кивнул Флоден — Да люди на это плюют. Как покажут стрелки десять часов двадцать минут вечера, все прилипают к приемникам. .
— Даже анекдот такой ходит,—перебил его Абель.— Кто-то рассказывает: «Знаете, что произошло вчера вечером возле Люксембургского дворца? Было десять двадцать на часах. Какой-то мусульманин убил фашиста, потом вскрыл его и съел его сердце...» — «Трижды вранье! — перебивает его другой.— Во-первых, у фашиста нет сердца, во-вторых, мусульмане не едят свинину, а в-третьих, в десять двадцать все слушают английское радио».
Флоден одобрительно засмеялся. Однако Ганчевский заметил нетерпение Дани.
— Послушай, Абель, парням не до анекдотов,— сказал он.— Лучше расскажи, что именно ты слышал вчера вечером.
— Знаешь, я просто не мог дождаться утра, чтоб вам обоим это рассказать. Ваши разбили немцев под Сталинградом. Ты бывал там? Нет? Ну, это все равно. Все равно ты должен радоваться такой победе. А победа потрясающая, небывалая. Еще никто и нигде так не разбивал гитлеровцев. Ваши русские это сделали первые. Честь им и слава!
— Ближе, ближе к делу! — опять заторопил Абеля Флоден.
— Дай же и мне порадоваться, — отмахнулся Абель.— Так вот, армией под Сталинградом командовал один из любимых полководцев Гитлера — маршал Паулюс. И Гитлер приказал ему во что бы то ни стало, любой ценой взять город. Даже чуть ли не накануне пожаловал его званием фельдмаршала. А тут вдруг новоиспеченный фельдмаршал Паулюс взял да и сдался вместе со всем своим штабом и генералитетом советским бойцам. Видно, ваши его там здорово допекли. Радио называет Сталинградскую битву невиданной и небывалой в истории войны.
— Сталинград! — воскликнул Павел. — Сталинград! Я все понял, можешь не переводить, Данька! Их отогнали от Сталинграда, взяли в плен ихнего фельдмаршала, разбили в дым! Ох, как здорово, Данька! Праздник, праздник-то какой! А мы тут сидим, гнием...
— Да, да, ты все верно понял! — радостно отозвался Даня.— Счастье какое! Они забрали фельдмаршала Пау-люса со всем его штабом! Абель, постарайтесь вспомнить, может, вы или ваши ребята слышали еще какие-нибудь подробности? — возбужденно обратился он к шахтеру.— Ведь это так важно для нас!
— А для нас, думаешь, не важно, малыш? — Абель опять ударил его по плечу.— Да ведь от продвижения вашей армии зависит и второй фронт, и весь ход войны. Чем скорее ваша армия прогонит немцев, тем скорее освободимся от них и мы, и вся Европа. Мы выуживаем из передач все, что мало-мальски касается советских дел. Не беспокойся, сегодня опять будем слушать радио. Все вам перескажем.
Даня взглянул на него блестящими даже в темноте глазами:
— Абель, вы понимаете, как нам теперь невтерпеж? Нам нужно что-то делать, участвовать в войне! А мы здесь похоронены заживо. Возим вагонетки, изматываемся, тратим нашу жизнь, наши силы — и на что?! — Он скрипнул зубами.— Если вы нам не поможете, мы сами что-нибудь придумаем. Но здесь не останемся!
— Не горячись, мальчик.— Абель успокоительно погладил его по руке.—Мы все понимаем. Обещаю, что поговорю о вас с нашими.
Абель уже много раз говорил это таинственное «наши». «Наши сказали», «наши распорядились». И говорил это с таким выражением, что Даня невольно начинал верить в могущество этих невидимых «наших».
Абель между тем о чем-то тихо переговаривался с Фло-деном. Тот поманил к себе Даню.
— Послушай, Дони, попроси-ка своего дружка, пусть расскажет, когда и из какого лагеря он бежал. Кажется, он говорил, что бежал трижды?
Даня перевел вопрос Павлу. Тот мгновенно вскипел:
— О черт! Опять допрашивать?! Мало, что ли, было у меня этих дознаний?
— Отвечай им, я тебе после все объясню,— торопливо уговаривал его Даня.— Они хотят знать все: даты, названия лагерей, все подробности. Постарайся припомнить.
— Ишь ты, какие любопытные, всё им в подробностях знать нужно! — насмешливо бросил Пашка.— Ну да ладно! За то, что носят харчи, так и быть, все скажу, как было. Переведи ты им, что сперва драпанул я из лагеря под городом Резекне. Было это в сентябре сорок первого года. Скитался я по хуторам, голодовал, подмерзать начал и попался тут полицаям. Ну, полицаи меня сдали прежней лагерной команде, а та меня в наказание отослала в Германию, в шталаг под Штеттином... Стал я остарбайтером. Оттуда я два раза удирал. В январе сорок второго года, как повезли нас в вагоне на работы, я перемахнул на ходу через борт и повис на руках. Очень страшно было на ходу прыгать. Все-таки я оттолкнулся посильнее и прыгнул. Свалился под откос, ногу ушиб сильно. Так ушиб, что и подняться не могу. Охранники вслед мне стали стрелять из автоматов, но поезд не остановили, думали, что я погиб. А я тем временем отполз в кусты и там схоронился Конечно, они послали за мной собак и снова меня поймали. Избили до полусмерти, бросили в карцер, а я, как зажили мои рубцы да как выпустили меня из карцера, опять решил: «Уйду, чего бы это мне ни стоило!» Улучил подходящий момент — и давай деру! И все у меня поначалу шло удачно, я уже и до города добрался, да напоролся на лагерного конвойного. Он меня сразу узнал,— наверно, морда у меня приметная, что ли, — и уж после этого меня, как неисправимого, сюда заслали. Считают, отсюда уж не убегу. Только шалишь, и отсюда можно удрать, но на этот раз поумней все организовать... Послушай, Данька,— прервал вдруг свой рассказ Павел,— а с чего это им все знать нужно? Что за цель у этих шахтеров?
— После поговорим,— опять бросил Даня и принялся переводить на французский то, о чем рассказал Павел и что он вкратце уже слышал раньше.
— Коммунист? — спросил Абель, подразумевая, очевидно, Павла.
— Комсомолец,— отвечал на этот раз уже сам Павел. Для этого слова переводчика не потребовалось.
Потом Павел сказал удивленно:
— Данька, это почему же они таким вопросом интересуются? Может, и сами они коммунисты?
— Может быть. Очень возможно,—задумчиво проронил Даня.
Шахтеры между тем продолжали «допрос»:
— А теперь ты, Дени, расскажи, каким образом тебе доставдяли на немецкий военный завод толченое стекло.
И Даня, которого можно было резать на части там, у следователя, и он не вымолвил бы ни слова, здесь, в шахте, с полным доверием рассказал трем шахтерам о том, как ему помогал немецкий рабочий и где и когда передавал стеклянный порошок для того, чтобы выводить из строя немецкие станки.
4. ДРУЗЬЯ
Даня и сам не понимал, почему он так откровенен с двумя французами и поляком, которых знал едва несколько недель. Но что-то ему говорило, что здесь, в шахте, он нашел настоящих друзей, которые никому и никогда его не выдадут и помогут в беде.
В самом деле, с тех пор как под землей появились два русских паренька, совсем еще зеленые, молодые, замученные голодовкой и фашистскими лагерями, три шахтера взяли их под свое покровительство. Флоден сам воевал с немцами и знал, что такое наци Стась, как поляк, сочувствовал «братьям». У Абеля на войне пропал без вести сын, ровесник Дани и даже, как уверял шахтер, похожий на него лицом. Это заставляло Абеля особенно заботливо относиться к «маленькому русскому». А уж ради Дани он принимал под свое крыло и Павла, хотя, по правде говоря, Павел ему не очень нравился. «Сам не знаю, что я против него имею, а вот не лежит у меня сердце к этому кудрявому»,—признавался он друзьям.