Жермен смеется, откинув тонкую белую шейку. Николь польщена: ее анекдоты шмеют успех.
— Хочешь еще? Слышала стихи про рождество? Нет?
У нас не будет нынче рождества,—
Эвакуировали Деву и Христа,
Иосиф в лагере вымаливает хлеб,
А боши реквизировали хлев.
Всех ангелов с небес зенитки сбили,
Волхвы в Британию давно уплыли,
Бык ныне царствует в Берлиие, а осел
Он в Риме стойло теплое нашел
— Ты набита анекдотами и историями, точь-в-точь как старый матрац соломой,— объявляет Жермен.— Где это ты набралась? Наверно, у Жан-Пьера? Кстати, ты давно не рассказывала ничего о наших русских. Как они там? Как здоровье Дени? Зажил его шов? И вообще, как они прижились у Жан-Пьера?
— Шов заживает. С Жан-Пьером оба ладят,— буркнула, внезапно мрачнея, Николь.
— Ну еще бы не ладить, ведь Келлер такой добряк. Вот кто по-настоящему хороший человек! — продолжала Жермен, точно не замечая переменившегося настроения сестры.— А у Дени характерец неукротимый, вроде твоего. Никогда не забуду, как он бушевал здесь, у нас, как требовал, чтоб его немедленно отпустили. Ему, видите ли, надо во что бы то ни стало сию минуту идти куда-то, кого-то отыскивать, сражаться с фашистами. Ничего не желает слушать, рвется с постели. А ведь какая была рана — легкое прострелено, весь исходил кровью. Доктор Древе, когда извлекал пулю, шепнул мне, что не очень-то надеется на благополучный исход...
— И все-таки, несмотря на все это, ты и Гюстав потребовали, как только Дени стал передвигаться, чтобы он и Поль перебрались в Виль-дю-Буа, к Келлеру,— зло перебила ее Николь.— Потребовали, чтоб они ушли от нас!
— О, ну сколько же можно говорить об одном и том же! — в сердцах воскликнула Жермен.— Ты что, маленькая, не понимаешь? Им нельзя было здесь оставаться. Два взрослых парня в крохотной квартирке, которая у всех на виду, можно сказать, в самом центре Парижа! У нас и нем-цы-покупатели бывают, и соседи непременно бы дознались, что у нас живут чужие... А это всем нам грозило самыми страшными последствиями. Да и не одним нам, ты это отлично знаешь сама, только делаешь вид, будто мы поступили жестоко из эгоизма. Тебе нравится мучить меня и Гюстава, — уже жалобно договорила старшая сестра.
— Да уж твой Гюстав...— протянула Николь.
— Вовсе он не мой. Он общий! — опять вспыхнула Жермен.— Ты же знаешь, чем он занят. Разве это его собственные дела?
Николь успокоительно похлопала сестру по хрупкому плечу:
— Не кипятись, пожалуйста, никто не обижает твоего Гюстава. Я тоже, между прочим, уверена, что он и герой и мировой парень. Только уж слишком педант. Вообразил себя настоящим вождем и завел такую дисциплину — не вздохнуть! Кстати, Дени меня расспрашивал о нем и о Келлере. Чем они занимаются, да почему Жан-Пьер торгует с немцами, и так далее. Кажется, он что-то подозре вает. Тот разговор, когда он лежал у нас... Мы думали, он без сознания, а он, оказывается, все слышал.
Жермен испуганно вскинула глаза.
— Какая неосторожность! Надеюсь, ты ему не сказала?
— Но ведь из Бетюна пришел хороший ответ! — возразила Николь.— Они оказались своими, все подтвердилось.
— И все-таки, покуда Гюстав не позволит, я тебе запрещаю болтать на эти темы,— строго сказала Жермен.— Я ничего не имею против,— прибавила она,— мы очень рады, что Шарль так о них отозвался, да и Гюставу они оба нравятся. Гюстав говорит, надо познакомить русских с нашими. Пускай наши своими глазами увидят тех, кто бьет немцев. Правда, ни Дени, ни Поль боев и не нюхали, но ведь они той же породы; советские. Думаю, если дойдет до дела, они не подведут.
— Еще бы! — горделиво сказала Николь.— Дени — это знаешь какой парень!
— Вот Гюстав и хочет...— начала Жермен.
Николь вдруг сердито покраснела.
— Как, уже выводы? Уже намерен их использовать?!
Жермен остро глянула на младшую сестру.
— А что? Тебе это не нравится? Ты возражаешь?
— Да нет,—заметно смутилась Николь,—я ничего не говорю. Только Дени, по-моему, еще слаб для чего-нибудь серьезного. Ведь он только недавно поднялся.
— Но если нужно?
— Тогда вместо него пойду пока я! — решительно сказала Николь.
«Ого, как видно, это всерьез! — думала, хмурясь, Жермен.— Как она вскинулась! Смотрите-ка, готова на риск, даже собой пожертвовать, лишь бы уберечь его. О, это очень-очень серьезно...»
Вслух она сказала:
— Все это не нам решать. Кажется, скоро станет очень Горячо.
— Тебе известно что-нибудь новое? — с живостью упросила Николь.
— Нет, все, что было, тебе известно, как и мне. Но если взглянуть на сводку...
— Покажи! — потребовала Николь.
— Пожалуйста.
Жермен нагнулась к нижним стеллажам. Там, за толстыми томами «Истории масонства», был выдолблен в стене тайничок. Жермен, не глядя, нащупала бумажный жгут, вытянула его, развернула.
— На, читай!
Вот что прочла Николь:
«6 апреля в пять часов вечера колонна фашистских солдат в полсотни человек возвращалась из ресторана на площади Наций. На углу бульвара Шаронн три партизана подкараулили колонну и бросили в нее несколько бомб. Десятки убитых и раненых фашистов.
10 мая у Одеона партизаны напали на группу эсэсовцев. Фашистов забросали гранатами. Много убитых и раненых.
22 мая на бульваре «Ппнне атакована машина бошей».
Николь обратила к сестре разгоряченное лицо:
— И все это совершила одна группа? Всего несколько человек?
— Кажется,—кивнула Жермен.—Наверное ничего еще не известно. Но и другие, ты же знаешь, не сидят сложа руки. Сама видишь, в Париже бошам становится неуютно.
— Браво-о! — заорала вдруг совершенно по-мальчи-шечьи Николь и подбросила к самому потолку одну из своих «Последних в жизни», да так, что туфля звонко шмякнулась об пол оторванной подметкой.— Браво, скоро мы с ними разделаемся! Скоро победа!
— Тише ты, сумасшедшая, соседи сбегутся или, чего доброго, услышат боши! — унимала ее, сама очень довольная, старшая сестра.
2. В ВИЛЬ-ДЮ-БУА
— Чем могу служить, мадемуазель Роллан?
— Я по поводу Арлетт, мсье Келлер. Пришла поговорить о вашей девочке.
— Опять что-нибудь натворила в школе? Вот негодница! Девчонке тринадцать, совсем уже большая, а никак не может без шалостей!
— На этот раз это не шалость, мсье Келлер,— начала, растягивая готова, учительница.— Если посмотреть на это, как на .. И вообще многие могли бы расценить это как .
Мадемуазель Роллан окончательно запуталась. Ее надутые красные щеки — точь-в-точь детские воздушные шары,—казалось, готовы были лопнуть.
— Да что же такое сделала Арлетт? — не на шутку встревожился Келлер — Что выкинула? Вы сказали, что это может быть расценено как .. что?
— Как политическая акция! — единым духом выпалила мадемуазель Роллан.— Да-да, ведь у нас есть такие, что не дремлют. Они готовы приписать школе и мне самой бог знает что!
И мадемуазель Роллан принялась залпом выкладывать «дело» Арлетт:
— Был урок пения. Я вела его сама, потому что мадам Бернар больна. Я не очень-то знаю их обычный репертуар. И вот я предложила девочкам петь то, что им самим нравится. Тогда вышла ваша Арлетт, сделала знак остальным и начала петь, как бы вы думали что?
— Понятия не имею, — пожал мощными плечами Келлер.— Какую-нибудь неприличную шансонетку?
— О, если бы! — воскликнула учительница.— Нет, нет, все было много хуже! — Она всплеснула руками.—Вообразите, Арлетт запела издевательскую песенку о радио:
От зари и до зари
Врет Радио-Пари,
И знает весь народ,
Что немец подло врет!
А окна в классе открыты, мимо идут люди... Вы понимаете мое волнение, мсье Келлер? Что подумают?! Ведь всюду есть любители так преподнести это, что меня сразу уволят. И школу могут закрыть! Скажут: «Вы внушаете детям такие идеи, такие настроения...»— Мадемуазель Роллан отерла носовым платком щеки, обмахнулась: ей было жарко.
Келлер неторопливо передвигал на полке за прилавком какие-то банки, бутылки. Учительнице вдруг показалось, что он усмехается. Как! Ему смешно? И тут вдруг учительница увидела и впрямь ухмыляющуюся физиономию Келлера.