Но Книжник гаером не был. Написанное им самим не нравилось ему, было понимание, что он где-то ошибся, изменил Истине, но где — не видел.
Он привычно пришёл в воскресение в храм, но исповедь не облегчила души. Приняв Христовы Тайны, он взмолился о помощи, несколько минут, онемев и словно омертвев всем телом, стоял перед Ним. Глаза его встретились с глазами Христа, и вдруг в нём снова потёк его текст. Записанная им история вдруг странно перевернулась в нём, дьявольское повествование приобрело черты Истины — Книжник понял, где он ошибся!
Он улыбнулся, поняв, что переделка займёт считанные минуты, и будет касаться всего двух эпизодов и трёх реплик. Его тело оттаяло, и на минуту, заметив, что служба завершилась и прихожане устремились к кресту, он устыдился.
Господи! Люди приходили просить об исцелении от недугов и помощи в нищете, об утешении в скорбях и обидах, а он? Он, что врать, просил вдохновения, он хотел только новой идеи романа, который никому, кроме него, был не нужен. Он почти перестал думать о своих грехах, о спасении своей души, и при этом Господь снисходил к нему, слышал его ничтожный бред, помогал ему и поддерживал. Почему?
Прибежав домой, Книжник торопливо плюхнулся в кресло перед монитором и застрочил. Дьявольское содержание перекосилось, две сцены были переделаны, смысл романа изменился, став истинным. Парфианов улыбнулся, поднял глаза и тут заметил, что за окном расцвёл абрикос. Пришла весна.
Книжник решил погулять. И направившись к Иллариону, дорогой привычно погрузился в свои мысли, вспоминая пережитое. Он зря волновался. Бог есть Свет и несть в Нём никакой тьмы, Мессир лгал, тени не есть зло, зло есть отсутствие Света, а Парфианов теперь куда лучше понимал мир. Зло кривлялось и хихикало, протекая сквозь него, дразня и искушая. Свет, также проходивший сквозь него, усиливал и укреплял. Он стал флейтой, и на нём играли мелодию Вечности. Контролировать этот нелепый процесс у него недоставало ни охоты, ни времени, само же писание, как он понял, стало его наркотиком. Он всё-таки стал писателем, как-то вяло и несколько отстранённо подумал он, стал, Насонов был прав.
Адриан теперь писал, когда был болен и когда чувствовал себя прекрасно, когда был в духе и не в духе, на него не влияли ни погода, ни обстоятельства. Только бы была она — странная, приходящая ниоткуда идея, толкавшая его. Когда Парфианов завершал один роман, он не чувствовал себя опустошённым — но мучительно томился бездельем и тосковал по новой идее.
Глава 2
И идея приходила, — одухотворяя и усиливая его. И хоть поначалу Книжник считал литературную работу предательством, она в его глазах было жалким паллиативом той богонаполненности, Благодати Божьей, что носил в себе целое семилетие, постепенно к нему пришло понимание чего-то более оптимистического.
Помог и Илларион. Почему он видит в творчестве измену Господу? Нечего закапывать в землю талант, если вдруг был его удостоен. Истина наполняла его семь лет. И если теперь он стал одним из тех рабов Божьих, кому Господь доверил бремя таланта, — он должен наработать проценты на данный ему капитал. Работать Господу.
Но точно ли это было от Бога? В этом новом состоянии Книжника поражала только титаническая работоспособность, ибо он был готов писать с утра до вечера, и непонятная, неизвестная ему ранее одержимость. Он, никогда и ни к чему по-настоящему не умевший прикипать душой, отстранённый и холодный, теперь был жизненно зависим от этой новой иррациональной Божественной Истины, что приходила как озарение идеей нового романа. Без неё Книжник был пуст и мёртв.
Странно, что это пришло к нему именно сейчас — в университетские времена в литературе пробовали себя многие, Книжник же никогда не шёл дальше переводов и стихов. Это его просто не интересовало. Отсутствие честолюбия тормозило перо, и если порой в нём рождались мысли и суждения, которые сам Книжник считал стоящими, он полагал, что человечество обойдётся без его мнений.
Он по-прежнему ничуть не интересовал себя. В него был вложен Богом тот минимальный потенциал любви к себе, именуемый инстинктом самосохранения, не дававший в дни юношеских приступов отчаяния уйти в пустоту, всегда заставлявший цепляться за жизнь, а теперь и благословлять её. Это Книжник считал достаточным. Оставлять миру фолианты своих трудов он не собирался, может быть именно потому, что слишком много прочёл сам.
Теперь же Адриан просто недоумевал. Мир Истины сменился миром фантазии. Но он, понимая это, почему-то стремился к клавиатуре компьютера, как маньяк, быстро осмыслив то сверхчеловеческое, иррациональное, что было в этом труде.
Когда Илларион сказал ему о его таланте, Парфианов воспринял это как нечто среднее между комплиментом и фактом, слова эти не польстили и не оцарапали. Но теперь Книжник сам задумался над происходившим с ним. Что это? Почему оно — до конца неосмысленное и наполовину трансцендентное — управляло им? Он с юности писал стихи, — но никогда ни вдохновение, ни методичная работа не захватывали его. Он смотрел на поэзию как на пустяки и просто развлекался пришедшей в голову мыслью. Что случилось ныне? Почему вдруг в сорок один год его перекосило? Почему пришедшая ниоткуда мысль развлекалась теперь им самим??
Илларион нисколько не затруднился.
— Говорю же тебе, дураку, это талант. Ты достаточно разумен и смиренен, чтобы осмыслить это. Через тебя будет говорить Господь. Не стой на пути Божьем. Ты — раб Бога и раб данного тебе таланта, твоё дело — работать.
— Я думал, что одарённость стоит дешевле.
— Одарённость не есть талант, не путай. Сегодня талант даётся столь редко, что и понимание утрачено, и определения забыты. Одарённость — это дар, то есть подарок Господа, дарится она, как говорила Сова в известном мультике, «безвозмездно, то есть — даром» и — каждому. У меня, например, музыкальная одарённость и одарённость любовью к кошкам. Петь акафисты люблю и возиться с котом. А отец Виталий, тот любит с древесиной копаться на досуге — распятья вырезает. Ты вот на досуге стишки кропал. Только талантом тут и не пахнет. Всего-навсего одарённость. У меня сосед такой самогон делает, что коньяк французский отдыхает. Тоже ведь уметь надо.
— Ну, а талант?
— Это то, что даётся недаром и не даром. Не без основания и не бесплатно. Получивший раб должен его отработать, а рабский труд, как мы учили, не оплачивается, и всё, что наработал раб — принадлежит хозяину.
— И зачем это мне?
— Заткнись, урод. Кто тебя, раба, спрашивает? Избран — паши. Значит, Господь счёл, что тебе это по силам.
— Ну, а что такое гениальность?
Монах пожал плечами.
— Ни разу не видел и не слышал. Что толку рассуждать о неизвестном? Гениальность сегодня — призрак. Вроде, есть свидетельства, что кто-то где-то видел, но как только захочешь увидеть сам — самум пустынь и голые барханы. Кто говорит, что это свихнувшийся талант, кто-то считает, что талантливая свихнутость. Ты сам хоть одного гения видел?
Парфианов покачал головой. Нет, не довелось.