Елена Колина
Книжные дети. Все, что мы не хотели знать о сексе
Эта история придумана, все персонажи и события вымышлены, и, если вдруг в ком-то проснется мысль «это похоже на меня…», – не волнуйтесь, это не так, это похоже на меня. Пожалуйста, не нужно аналогий, аллюзий, аберраций и ассоциаций, спасибо.
Вы любите заглянуть в чужое окно? Навести бинокль на чужую постель? Почитать чужие письма? Нет, понятно, что все это нельзя, но если бы вдруг оказалось – можно?..
Единственное, что роднит эту историю с реальной жизнью, – нет ни одного положительного персонажа, которому мы могли бы полностью довериться. Все совершали и продолжают совершать плохие поступки, все хороши. Вот они, одна упертая максималистка, другая вообще легкого поведения, легкого, как воздушный шарик, и обе отнимут друг у друга все, что им нужно, отнимут, отнимут… А за что они так его любят? Ведь он, кажется, все время их понемногу предает… Не будем с ними играть! Потому что мы сами не такие. Мы никогда никого не предавали и всегда отдаем другим то, что нам самим нужно.
Ленинград, двор дома на углу улиц Маяковского и Некрасова
1972 год
…Девочки ели снег.
Девочки, одна в белой цигейковой шубке, другая в черной, у одной сумочка с белочкой, у другой с зайчиком, вывалились из подъезда, толкаясь и смеясь.
– Я тебя защекочу, – пригрозила девочка с белочкой, пухлыми пальчиками пытаясь пролезть к подружке сквозь возможные для доступа места – под неплотно завязанный шарф, в чуть коротковатые рукава. – Что, боишься?! Тогда будем есть снег. Чур, я первая!
– Чур, я вторая, – согласилась девочка с зайчиком.
Девочки ходили на английский к соседке по дому, учительнице английского из 207-й школы, три раза в неделю по часу. Они жили в одном доме, одна «вход с улицы», другая «вход со двора», и в первый класс пошли, слепившись на школьной линейке в трусливый комок, – белые гладиолусы переплелись с красными. Одна прижималась к другой чуть крепче, как будто черпая в новой дружбе уверенность, что ее не обидят, а другая чуть кокетливее – вот я, вот моя подружка, а какие тут еще возможности?
– Давай я расскажу тебе анекдот про булочку, – предложила девочка с белочкой. – Один человек пришел к врачу и говорит: «У меня глисты»…
Девочка с зайчиком смутилась – слово «глисты» неприличное, и дальше в этом анекдоте что-то будет… что нельзя.
Девочка в белой шубке с хитрым видом принялась запихивать снег в свою сумочку с белочкой, девочка в черной шубке смотрела на нее с ужасом – ты что делаешь?!
– Ты что, глупая, что ли?.. Я хочу, чтобы тетрадка намокла. У меня в тетрадке двойка, а снег ее смоет, мою двоечку, – объяснила девочка с белочкой. – И не нужно будет делать домашнее задание, и меня не заругают – тетрадка мокрая, а я не виновата…
– Но ведь если ты не сделаешь домашнее задание… – сказала девочка с зайчиком и не нашла дальше слов. Если не выполнить домашнее задание, мир перевернется, домашнее задание по английскому должно быть сделано для сохранения мирового порядка. – Мой папа говорит: «Нужно делать только то, что нужно, а не то, что хочется».
– А мой папа говорит: «К-ка-теночек мой! Лю-убимый мой!» – сказала девочка с белочкой.
Отличнице с сумочкой с зайчиком, в которой лежала тетрадка с жирной пятеркой, открылись новые миры: можно не бояться, не слушаться, не делать домашнее задание, а тебя все равно будут любить… открылись и тут же закрылись, – она так боялась нарушить миропорядок. А для ленивицы с сумочкой с белочкой, в которой таял снег, размывая домашнее задание и жирную двойку, никакого миропорядка не было, был уютный теплый хаос, где главное – чтобы не заругали.
У обеих девочек были знаменитые отцы.
Отец девочки с зайчиком – писатель, лауреат Государственной премии, автор многочисленных повестей, рассказов, публицистических очерков, член правления Союза писателей, депутат Верховного Совета.
Отец девочки с белочкой – художник – в день получения гонорара поил весь «Сайгон». В «Сайгоне», кафе на углу Невского и Владимирского, собирались художники, которые не выставлялись, поэты и писатели, которые не печатались, все они сначала, стоя, пили маленький двойной кофе в «Сайгоне», а затем вино у отца девочки с белочкой. Отец девочки с зайчиком не называл их снисходительно «коллегами», «непризнанными писателями» или зло – «плесенью», «глупым псевдолиберализмом властей города», они для него просто не существовали.
– А мой папа… а я зато буду счастливая. Мой папа говорит: «Счастье – это всегда поступать правильно», – сказала девочка с зайчиком.
– Ты будешь счастливая? А я уже сейчас счастливая, – похвасталась девочка с белочкой и, подумав, добавила: – А у нас дома есть бар.
Девочки жили в доме на углу Некрасова и Маяковского.
Квартира девочки с зайчиком – вход с Маяковского – была огромная, барская, с двумя действующими каминами, один в зеленых изразцах, другой в бело-золотых, и оба камина охранялись государством.
Квартира девочки с белочкой – вход с Некрасова – была длинно-коридорная, извилистая, уютно-запущенная-богемная. В Ленинграде не было ни одного бара, а на этой кухне была барная стойка из вагонки и самодельные высокие табуреты, «как будто в настоящем баре». А в комнате, пустой, без мебели, с выкрашенными в разные цвета стенами и одной специально вывешенной работой, была «как будто выставка одной картины в нью-йоркском лофте». Присутствовала и еще одна художественная деталь – строгая мама художника, бабушка девочки с белочкой. И все это – бар, выставка, строгая мама художника, придающая всему совсем уж абсурдистский характер, все это в старой петербургской квартире было «как будто», словно искусно придуманный коллаж, сочетание разнородных элементов для большей эмоциональной насыщенности. Такой же коллаж, такой же поп-арт, как и работы самого художника. На его холстах соседствовали повседневные вещи советского быта и предметы старой петербургской жизни: граненый стакан и пудреница арт нуар, банка из-под кильки пряного посола и сорти-де-баль, обертка плавленого сырка «Дружба» и афиша спектакля Мейерхольда «Тристан и Изольда» в Мариинском, бутылка жигулевского пива и найденная на помойке ножка кресла фабрики Мельцера – питерский поп-арт.
На жизнь отец девочки с белочкой зарабатывал – и прекрасно зарабатывал – не запрещенным поп-артом, конечно, а книжной графикой. Он был вполне процветающим художником, членом Союза художников, иллюстрировал детские книжки в издательстве «Детгиз». Но для души работал в стиле поп-арт, и однажды самодельный буклет с фотографиями его работ попал в одну американскую галерею, и – совсем уж из невозможного – говорили, что легенда поп-арта американский художник Энди Уорхол посвятил ему картину, написал: «Посвящаю моему коллеге, замечательному русскому художнику…» – отцу девочки с белочкой.
– У вас есть бар? – Девочка с зайчиком не знала, что такое «бар». Осторожно, словно ступив на тонкий лед, – ей говорили, что хвастаться нехорошо, сказала: – А я… я зато вчера каталась с папой на лыжах.
Вчера, в Комарово, она три часа каталась на лыжах, изнемогая от усталости, ложилась на снег, закрывала глаза и притворялась мертвой птичкой. Ее немолодой отец, прихрамывая, возвращался к ней, протягивал палку, она закрывала глаза и плакала, а отец говорил: «Я тебя не люблю за то, что ты плачешь», и тогда она хватала палку, вставала и, плача, тащилась за ним. «Это – для тебя, это правильное воспитание», – говорил отец, а она плакала еще горше и думала: «Я не хочу, чтобы меня воспитывали, хочу, чтобы меня любили».
– А у меня знаешь, сколько друзей?.. Меня все знают.
Отец девочки с белочкой дружил с неформальными художниками, их было в городе около пятидесяти, все друг друга знали, и каждый хотя бы раз в неделю заглядывал к нему.
Квартира на Некрасова была как будто яйцо в мешочек, в ней было две разных жизни – детская, с занятиями, с присмотром и воспитанием, и богемно-неформальная. В дальнюю комнату квартиры вход гостям был закрыт, там жила девочка с белочкой под присмотром бабушки. Девочка с белочкой все время из своей детской жизни высовывалась во взрослую – то мимо пробегала и словно невзначай заглядывала поболтать, то в ночной рубашке выходила, терла глазки, и все восхищались – какая трогательная!.. Квартира на Некрасова была центром неформальной художественной жизни Ленинграда, и девочка с белочкой была центром неформальной художественной жизни Ленинграда.
– Это твоего папу все знают, а не тебя. Моего папу тоже все знают, а меня никто, – возразила девочка с зайчиком.
Один папа знаменит на всю страну, другой папа знаменит среди неофициальных художников Ленинграда, один на черной «Волге», другому великий Энди Уорхол написал: «Посвящаю моему коллеге…», – и что бы им не поспорить, чей папа главнее?.. Девочки любили поспорить: у кого косички толще, у кого бант больше, кто кого сборет – кит или слон. Папа-писатель, представитель официальной культуры, и папа-художник, представитель неофициальной культуры, относились друг к другу иронически, и девочки, конечно, это чувствовали. Но они никогда не спорили, чей папа лучше, потому что папа – это не косички и не слон или кит, папа – это очень важно и можно поссориться, а девочки очень сильно любили друг друга.
После того как девочки нашли друг друга, они всегда были вдвоем.
Обе девочки были необыкновенные. У них все было другое, от трусиков (какие на них хорошенькие кружевные трусики, было видно, когда переодевались на физкультуру) до заколок. Колготки, яркие куртки, лакированные туфли. На всех девочках некрасиво морщились рейтузы, иногда они случайно надевали их «коленками назад» и становились похожи на уродливых кузнечиков, а девочка с зайчиком и девочка с белочкой носили не отвратительные рейтузы в катышках, а тонкие брючки-джерси. У одной все появлялось из глубин распределителей, как будто ниоткуда, а у другой все имело конкретный адрес – эту кофточку привезли из Парижа, а эту из Лондона.
Девочка с зайчиком была слишком красивая, слишком особенная, даже октябрятская звездочка у нее была другая, у всех простая, железная, а у нее рубиновая, они не продавались в киосках Союзпечати. У нее даже имя было необыкновенное – Зина, когда все были Лены, Иры, Марины, но даже немодное простонародное имя приобретало новые изящные свойства, и никому не приходило в голову подразнить ее: «Резиновую Зину купили в магазине». Она вся была – слишком, поэтому девочки в классе не решались хотеть с ней дружить. Она тоже не хотела с ними дружить, она всегда хотела получать самое лучшее, а самое лучшее в этом классе и даже самое лучшее в мире была девочка с белочкой.