В первых записях запечатлены ранние стадии немецкого террора: евреям приказано носить на верхней одежде желтую звезду Давида, запрещено ходить по главным улицам города; в те немногие часы, когда магазины были открыты, евреям полагалось занимать отдельную очередь. Крук рассказывает, как забирали мужчин-евреев якобы на работы. Пишет о реакции на немецкий указ о создании Еврейского совета, или юденрата: бо́льшая часть лидеров общины отказались в него войти, однако впоследствии было принято решение согласиться, в надежде что члены совета смогут хоть как-то облегчить страдания своих собратьев. Надежды разбились в прах 6 августа, когда заместитель гебитскомиссара по делам евреев Франц Мурер приказал юденрату собрать «контрибуцию» в пять миллионов рублей. Собрано было только три с половиной миллиона, и Мурер единовременно казнил бо́льшую часть членов юденрата, а потом распорядился собрать совет в новом составе.
До Крука среди первых дошли «слухи» о том, что в Понарах – в лесу на окраине города – совершают массовые расстрелы, однако он счел их выдумками, порожденными страхом. Рассказ польки-служанки, которая последовала за своим хозяином к месту расстрела, показался ему ложью или галлюцинацией. Потом, 4 сентября, он из первых рук получил свидетельства очевидцев и записал их «дрожащими руками, кровавыми чернилами». Две девочки, одиннадцати и шестнадцати лет, и четыре взрослые женщины поступили в Виленскую еврейскую больницу с пулевыми ранениями. Крук лично взял у них интервью:
Они рассказывают: «Нас расстреливали из пулеметов. Во рву лежали тысячи трупов. Перед расстрелом заставляли снимать одежду и обувь. <…> В полях стоит зловоние от трупов. <…> Несколько человек выбрались оттуда, дотащились до деревень. <…> Одна женщина добралась до какого-то крестьянина, попросила его отвести ее к евреям. Говорила, что, после того что она видела, после того как все ее родные погибли у нее на глазах, жить ей дальше незачем. Но она хотела, чтобы евреи узнали правду – только ради этого и пошла к крестьянину. Пусть евреи знают!!!»[48]
Крук был потрясен. Он понял, что тысячи «пропавших» – те, кого хватали на улицах в последние два месяца, – теперь лежат в ямах в Понарах. Выразить свои чувства он мог только на языке апокалипсиса:
Почему мир молчит?
Если небеса в состоянии разверзнуться, почему это не произойдет сегодня?
Если небеса – это небеса, они должны извергать лаву. Пусть навечно будет смыто все живое. Пусть придет более великое разрушение мира, чем это, – и пусть из руин восстанет новый мир!
«Вставай, проклятьем заклейменный!»
Тьма египетская среди бела дня. Ужас ужасов, непомерное зло![49]
Для Крука новости из Понар скоро затмил внезапный указ о создании гетто. 5 сентября пошли слухи, что на следующий день всех виленских евреев силой переселят на узкие запущенные улочки исторического еврейского квартала и обнесут его специально построенной стеной. Крук оставил почасовую хронику этого, по его словам, «исторического дня».
9 утра. Уводят группы евреев. Все нагружены: надели по несколько пальто, тащат узлы, везут вещи на детских колясках. Страшная картина. Собаки лают и воют, как будто всё знают. Так они прощаются с бывшими хозяевами. <…>
2 пополудни. Люди говорят: попасть в гетто – как войти во тьму. Тысячи людей стоят в очереди, потом их гонят в клетку. Людей гонят, они падают со своими поносками, вопли улетают в небо. Это скорбное шествие длится часами[50].
Хроника прерывается в тот момент, когда Крука и самого погнали в гетто. Следующие несколько дней были слишком напряженными и нервными, чтобы что-то писать. К дневнику он вернулся 20 сентября и восстановил события предшествовавших недель в ретроспективе.
Скученность была ужасающая. Сорок тысяч человек загнали на территорию в одиннадцать кварталов, где до войны было шесть тысяч жителей. Двадцать девять тысяч направили в более крупное Первое гетто, одиннадцать – в маленькое Второе гетто. Значительную часть Второго гетто занимала Большая синагога, Библиотека Страшуна и клойзы во дворе синагоги – все их теперь превратили в жилье барачного типа. Крук сравнивает улицу Страшуна с муравейником, а ее обитателей – с мышами, вылезающими из норок. В записи за 15 сентября (сделанной позднее) он отмечает, что возникли проблемы с продовольствием. Поступали сообщения о голоде и болезнях. Одновременно он отмечает попытки врачей-евреев оказывать помощь больным и самоорганизацию жителей с целью контрабандной доставки еды и ее распределения на всех[51].