Из пинкаса видно, что в первые сто лет своего существования клойз Гаона не был полностью независимым. Подобно другим виленским синагогам, он находился в подчинении у кагала – официального правления еврейской общины. Первая запись в книге, датируемая 1768 годом, – это решение виленского общинного правления позволить клойзу проводить службы в будние дни, по Субботам и праздникам. Разрешение давалось при условии, что Гаон будет и далее жить там и заниматься учением. В случае его отъезда синагога подлежала роспуску[87].
Поскольку образы рабби Элияху и его учеников окутаны облаком народного вымысла, легенд и преувеличений, ранние записи в актовой книге, относящиеся к периоду жизни Гаона, содержат информацию, крайне ценную для историков. Перед нами достойный доверия рассказ очевидцев, которые каждый день молились рядом с рабби Элияху и общались с ним. Кроме того, из пинкаса явствует, что после смерти Гаона случился спор между его детьми и учениками касательно того, кому принадлежит здание и кто должен им управлять. Дело было передано в высший раввинистический суд города, тот принял компромиссное решение, дававшее определенные полномочия обеим сторонам.
Рабби Элияху был ярым противником хасидизма, который стремительно крепнул и распространялся в годы его жизни. Он был автором нескольких постановлений об отлучении хасидов от религиозной общины: постановления были выпущены в Вильне в 1772, 1781 и 1796 годах. Его возражения носили теологический, религиозный характер: хасидскую доктрину о присутствии божественности в мирских предметах он считал ересью, а кроме того, клеймил хасидов за их молитвенный экстаз и недостойный подход к изучению Талмуда. «Будь это в моих силах, я совершил бы с ними то же, что Илия-пророк совершил с пророками Ваала» (а именно – предал бы их смерти). После смерти Гаона служители клойза выпустили указ (это внесено в актовую книгу), что сторонников хасидизма навечно запрещено включать в число прихожан, получателей стипендий или служителей. При жизни Гаона такого указа попросту не требовалось. Ни одному хасиду и в голову бы не пришло переступить порог клойза[88].
Кроме того, пинкас содержит ценные сведения относительно деятельности клойза в начале ХХ века, когда он отчасти утратил свой блеск: служители оказывали поддержку двадцати-тридцати прушим, по большей части это были облеченные официальным саном раввины. В полдень прушим произносили друг перед другом речи талмудического содержания, тем самым по очереди выступая в качестве наставников. Почти все средства, имевшиеся у клойза, поступали от сдачи квартир, которые были переданы ему во владение благотворителями[89].
В июне 1916 года, уже после начала Первой мировой войны, клойз впервые за всю историю своего существования вынужден был обратиться к общественности с просьбой о пожертвованиях. Текст, который развесили по стенам двора синагоги, был старательно переписан в пинкас. В городе свирепствовали голод и болезни, клойзу почти не удавалось собирать плату с арендаторов. Квартиры получше стояли пустыми, поскольку жильцы покинули город еще в 1915-м с отступающей российской армией, а съемщики более скромных жилищ так обнищали, что платить не могли. На призыв откликнулась группа из девяти предпринимателей, общая сумма пожертвования составила триста немецких марок – более чем скромно, однако в условиях войны и голода большего ждать не приходилось[90].
Одна из последних записей в актовой книге, за 1922 год, сообщает потомкам о том, что усыпальница Виленского Гаона на старом еврейском кладбище была перестроена и расширена благодаря щедрому дару одного из потомков рабби Элияху. Усыпальница стояла в руинах с апреля 1919 года – польские легионеры разрушили и осквернили ее в ходе ими же устроенного погрома[91].
Сегодня эта актовая книга находится в витрине у входа в ИВО – Института еврейских исследований на Манхэттене.
Глава шестая
Пособники или спасители?
В холодный зимний день 11 февраля 1942 года у ворот гетто появились трое немецких офицеров из Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга (ОШР) и потребовали, чтобы дежурившие там полицейские-евреи проводили их в библиотеку гетто на улице Страшуна. Неожиданное появление немцев в гетто вызвало сильное смятение среди узников: они боялись, что речь идет об очередной акции. Сотрудники ОШР – старшим среди них был доктор Ганс Мюллер, а сопровождали его доктор Герхард Вольф и доктор Александр Гимпель – вошли в читальный зал библиотеки и потребовали Германа Крука. Он вышел им навстречу из своего кабинета. «Вели они себя воспитанно и обходительно», – записал он в своем дневнике. Немцы задавали ему вопросы по поводу его работы, старинных книг, потом попросили представить их главам Библиотеки Страшуна и ИВО. Крук позвал Хайкла Лунского и Зелига Калмановича. После короткой беседы немцы заявили, что хотели бы через несколько дней пригласить всех троих на встречу. И удалились.
89
Благотворительный фонд, созданный Моше Динерштейном 5 сивана 5673 года (10 июня 1913 г.): file 184.11, pp. 56–58, Sutzkever – Kaczerginski Collection, RG 223, part 2, YIVO archives.
90
“Bet Midrash shel maran Ha-Gra zatsal, Vilna, Yetso,” (датирован 1 тамуза 5686 (2 июля 1916 г.): file 184.11, Sutzkever – Kaczerginski Collection, RG 223, part 2, YIVO archives.
91
“Lezikaron olam,” (датирован ходеш Менахем-Ав 5682 (августом 1922 г.)): file 184, 11 Sutzkever – Kaczerginski Collection, RG 223, part 2, YIVO archives.