Среди письменных свидетельств о книжных магазинах XVIII столетия обращают на себя внимание строки Гёте, который 27 сентября 1786 года отмечал в своем «Итальянском путешествии:
Наконец я достал сочинения Палладио, правда, не оригинальное издание, которое я видел в Виченце, с гравюрами на дереве, но точную копию, даже факсимиле на меди, выполненную одним достойным человеком, бывшим английским консулом в Венеции Смитом. Англичанам следует отдать справедливость, что они издавна умели ценить хорошее и в распространении его проявляют грандиозный размах. По случаю этой покупки я зашел в книжную лавку, которые в Италии имеют весьма своеобразный вид. Все книги стоят кругом, без переплетов, и целый день там встречаешь хорошее общество. Из белого духовенства, знати, художников – все, кто хоть сколько-нибудь близки литературе, заглядывают сюда. Требуют книгу, отыскивают в ней нужное место, читают и разговаривают о чем придется. Я застал около полудюжины посетителей, которые сразу обратили на меня внимание, когда я спросил сочинения Палладио. Пока хозяин лавки разыскивал книгу, они стали расхваливать ее достоинства, сравнивая оригинал и копию. И самое сочинение, и заслуги его автора были им хорошо известны. Принимая меня за архитектора, они похвалили меня за то, что я начал изучать творения этого художника раньше, чем других: для использования и применения он дает даже больше, чем сам Витрувий; он основательно изучил древних и древности и пытался приблизить их к нашим потребностям. Я долго разговаривал с этими любезными людьми, узнал еще кое-что, касавшееся достопримечательностей города, и откланялся[24].
Первая фраза говорит об осуществлении желания: такова цель любого посещения книжного магазина. Последняя – о приобретении знания, но не из книг, а от людей, которые их читают. Больше всего немецкого эрудита и путешественника удивляет то, что все книги сшиты в тетради и доступны, благодаря чему посетители могут общаться и друг с другом, и с книгами. Единообразный переплет получил распространение в Европе лишь около 1823 года, с появлением соответствующей машины, после чего книжные магазины стали все больше походить на библиотеки, потому как предлагали готовый продукт, а не полуфабрикат, – во времена Гёте речь могла идти о кустарных переплетах. В «Сентиментальном путешествии» (1768) Лоренс Стерн заходит в книжную лавку на набережной Конти, чтобы купить собрание сочинений Шекспира, но книготорговец отвечает ему, что не располагает им. Возмущенный путешественник берет то, что лежит на столе, и восклицает: «Как! Вот же!» Тогда продавец объясняет, что эта книга принадлежит не ему, а одному графу, который прислал ее на переплет: сей esprit fort[25] «любит английские книги» и дружит с островитянами.
В 1802 году Шатобриан, получив известие о подделке четырех томов «Гения христианства», отправился в Авиньон. В своих воспоминаниях он сообщает, что, «переходя от одного книжного к другому, сумел обнаружить автора подделки, который не знал, кто я такой». Таких было много в каждом городе, и о большинстве не сохранилось никаких воспоминаний. Мы склонны видеть в литературе абстракцию, хотя на самом деле речь идет о необъятной сети предметов, тел, материалов, пространств. Глаза, которые читают; руки, которые пишут, переворачивают страницы и держат тома; нервные импульсы в мозгу; ноги, несущие в книжные магазины и библиотеки (или оттуда); биохимически обусловленное желание; деньги, которыми расплачиваются; бумага, картон и ткань; полки, которые вмещают книги; перемолотая древесина и исчезнувшие леса; еще больше глаз и рук, ведущих грузовики, загружающих коробки, расставляющих тома, любопытствующих, поглядывающих и листающих; договоры, буквы и цифры, фотографии; склады и места продажи; квадратные метры города; знаки, экраны, слова из краски и пикселей.
От глагола poiéin – «делать» происходит слово поэзия, которое в Древней Греции – до появления прозы – было по сути синонимом литературы. Социолог Ричард Сеннет исследовал в своей работе «Ремесленник» сокровенную связь между рукой и глазом: «Любой хороший ремесленник поддерживает диалог между конкретными приемами и мышлением; развиваясь, этот диалог становится опорой для привычек, а привычки, в свою очередь, задают ритм, с которым проблемы решаются и обнаруживаются». Он говорит прежде всего о плотниках, музыкантах, поварах, скрипичных мастерах – тех, кого мы обычно понимаем под словом «ремесленники». На самом деле его рассуждение можно перенести на бесчисленное количество профессионалов, принимающих участие в создании книги, а именно: изготовителей бумаги, типографов, печатников, переплетчиков и иллюстраторов. Как и на любого читателя – на расширение его зрачков, на способность сосредоточиваться, на положение тела, на память кончиков пальцев. Само письмо, если оно каллиграфическое, то есть выполненное вручную, все еще подчиняется законам совершенства в таких цивилизациях, как китайская или арабская. А по меркам истории культуры переход от ручного письма к клавиатурному набору произошел совсем недавно. Хотя книготорговец не участвует непосредственно в создании предмета, в его образе можно видеть образ читателя-ремесленника, который после десяти тысяч часов, необходимых, согласно различным исследованиям, чтобы стать экспертом в каком-либо деле, становится способным сочетать ремесло с совершенством, производство с поэзией.
24