Маниакальная любовь к книгам отдалила Филипса от близких, сделала его черствым и эгоистичным, но собранная им библиотека оказалась поистине уникальной.
Плохой поэт и прекрасный издатель
Во всех странах и во все времена было немало графоманов. Расскажем о человеке с неоправданно большими литературными амбициями, оставившем, тем не менее, заметный след в истории русского книгоиздания.
Николай Еремеевич Струйский (1749–1796) принадлежал к старинному дворянскому роду и служил в привилегированном лейб-гвардии Преображенском полку[144]. Струйский и его жена в 1772 году удостоились чести быть запечатленными знаменитым живописцем Ф. С. Рокотовым. Кисть художника донесла до нас облик сухощавого молодого человека с жестким и властным взглядом.
Он был человеком незаурядным и образованным, владел несколькими иностранными языками, знал древнюю историю и мифологию, неплохо разбирался в точных науках. Последним в XVIII столетии мало кто мог похвастаться.
После отставки Струйский поселился в родовом имении Рузаевке, что в Пензенской губернии. Возможно, его жизнь мало чем отличалась бы от быта большинства русских помещиков, но тут начался пугачевский бунт, и многочисленные родственники Николая Еремеевича один за другим погибли от рук восставших.
Струйский унаследовал несколько поместий, стал очень состоятельным человеком и начал обустраивать Рузаевку. По проекту самого Растрелли[145]он возвел в ней роскошный для провинции дворец и окружил его земляным валом с караульными сторожками. Струйский построил на свои средства две церкви, несмотря на то что одна церковь в Рузаевке уже была.
В отличие от других богатых помещиков, Струйский не завел гарем, не увлекся псовой охотой, не стал еженедельно давать балы и званые обеды. В нем пробудилась неодолимая тяга к стихотворству, хотя стихи — и это понимали все — были никудышными.
«Поэт» мечтал увидеть свои творения в напечатанном виде. Но никто его вирши публиковать не желал. Тогда он решил завести собственную типографию (благо средства это позволяли), чтобы издавать самого себя. А муза его была крайне плодовита: элегии, оды, эпитафии, эпиталамы и т. п. текли из-под пера Струйского одна за другой. Но все стихи звучали примерно так:
И все-таки Струйский добился известности и прославился, но не собственными поэтическими экзерсисами, а качеством их издания. Он привлек к сотрудничеству ведущих графиков[146] и граверов[147] своего времени, отдал в обучение нескольких крепостных, чтобы они овладели переплетным искусством, а других определил в наборщики[148].
Николай Еремеевич со своими крепостными и домочадцами обращался не просто строго, но даже жестоко. Жил он замкнуто, почти никого не пускал в свой кабинет, который гордо называл Парнасом[149]. Он имел многочисленное потомство, но тратил капитал только на усовершенствование типографского дела.
Из рузаевской типографии выходили уникальные книги. Тиражи были мизерными — лишь по несколько экземпляров каждого издания. Сочинения Струйского печатались на драгоценной «александрийской» бумаге[150], на атласе и шелке. Переплеты, сделанные из кожи, поражали знатоков своей красотой и роскошью. Изысканные шрифты сопровождались причудливыми виньетками и иллюстрациями.
Такие книги было не стыдно дарить самой императрице, что Струйский регулярно и делал. Екатерина II стихи его, разумеется, не читала, но щедро одаривала знатных иностранных гостей, не понимающих ни слова по-русски, драгоценными изданиями. Вот, дескать, как далеко в наше царствование шагнуло просвещение: даже в захолустье печатают настоящие шедевры. Старания Струйского были вознаграждены: императрица пожаловала его бриллиантовым перстнем. Хозяин рузаевской типографии так искренно благоговел перед именем своей августейшей покровительницы, что, получив известие о ее кончине, слег сам и через несколько дней умер.
Никакой корысти, издавая свои опусы в таком роскошном виде, Струйский не преследовал. Тем, кто был ему приятен, он с легкостью дарил драгоценные издания. После его смерти рузаевские книги стали библиографическими редкостями, за которыми охотились русские и иностранные коллекционеры. Сейчас эти раритеты есть лишь в центральных книгохранилищах России. По словам В. С. Пикуля, «Струйский был прав в одном: «Книга создана, чтобы сначала поразить взор, а уж затем очаровать разум». Разума он не очаровал, но поразить взор оказался способен».
144
145
147
150